Сергей Лукьяненко. "Атомный Сон"

Я стал неторопливо перезаряжать обойму. Майк тоже улегся на спину и медленно вытягивал из рации антенну. Тонкий телескопический прут вытянулся метра на полтора. Братья, похоже, заметили его отблеск - пули засвистели чаще.
Расслабившись, я стал смотреть в небо - в низкую, серо-свинцовую пелену туч. Казалось, подпрыгни посильнее, и можно ухватиться за вязкую грязную облачную вату. Ухватиться, повиснуть и уплыть с облаками куда-нибудь далеко-далеко, где нет ни монастырей, ни лесов, ни тягучей, безнадежно однообразной жизни. На маленькие тропические острова, которые никто не удосужился закидать ракетами, или в холодные антарктические льды...
Майк все нажимал и нажимал какую-то кнопку на рации. Наверное, встроенный микропроцессор подавал сейчас кодированный сигнал вызова. Против воли я повернулся, посмотрел на Майка. Этого не стоило делать - от вида его сосредоточенных действий появилась глупая, бессмысленная надежда на чудо.
На рации светились крошечные разноцветные лампочки. Вздрагивала стрелка, показывая излучаемую передатчиком энергию.
- Да! - закричал вдруг Майк. - Да, эта я!
Крошечные диски наушников шептали, а может, кричали что-то неслышное мне.
- Нет! Я не мог раньше! Нет, времени мало... Парк, парк, подснежнику нужен дождь по окружности! Берите пеленг! Сильный дождь! Быстрее! Здесь очень, очень сухо!
Я лежал, вжимаясь в холодную землю. Мне было не по себе. Что-то в словах Майка, в его вздрагивающем голосе выворачивало меня наизнанку.
- Если можно, если успеете... В квадрат 17-ЭР - град.
В его карте я уже разбирался. В квадрате 17-ЭР находился монастырь "У Небесных Врат".
- Рон... - Майк всхлипнул. - Рон, здесь очень мерзко. Здесь... здесь страшно, Рон. И очень... Нет, не радиация. Рон, я постараюсь! Я дойду, я ее отключу... Рон... У меня больше не оставалось выбора, я не хотел тебя выдавать... Не чушь! Я хотел сам... Но слишком уж сухо.
Он замолчал. И уже другим голосом произнес:
- Парк, подснежник понял. Сильный дождь на пеленг, град в квадрат 17-ЭР. Отсчет десять секунд, время достижения шестнадцать... Плотность поражения в радиусе пятьдесят - пять тысяч метров максимальная. Шесть... Пять... Четыре... Три... Два... Один... Ноль. Дождь пошел, понял. Рон, прощай!
Майк откинул рацию - так выбрасывают огнемет, в котором кончился заряд и который уже никогда не перезарядишь.
- Драго, открой рот, могут лопнуть перепонки... Сожмись, чтобы не задело. Да поможет нам Бог!
В неосознанном ужасе я вцепился в Майка, в скользкую, гладкую ткань его комбинезона. И почувствовал, как он прижимается ко мне. Нам было одинаково страшно на серой земле и под серым небом...
Тонкий нарастающий гул послышался с неба. Монастырские минометы? Они звучат не так...
В серой облачной грязи сверкнул огонек. Другой, третий... Словно звезды продырявили тучи и стремительно падали на землю. Я закричал и не услышал своего крика. Сотни, тысячи светящихся точек парили под облаками, опускались на нас. Гигантский огненный круг... Нет, не круг, а кольцо. И отверстие в кольце, крошечный кружок серого неба, приходилось точно над нами.
Я успел еще различить под каждым огоньком темную тень, когда сверкающее облако осело на землю. Нас колыхнуло, словно рушились горы; огненные, багрово-дымные стены вскинулись вокруг. Казалось, что горел даже воздух. Волны темного пламени пронеслись над холмом. И тяжелый, нестерпимый удар от взрыва тысяч кассетных боезарядов погрузил меня в мглу беспамятства, прокатился по телу раскаленным воздушным прессом...

Я открыл глаза от боли в плече. Майк тащил меня за руки по скользкому, горячему пеплу, и каждое движение отдавалось болью. Лицо его казалось маской из копоти и крови, лишь глаза оставались живыми. На шее у Майка вразнобой покачивались два автомата - мой "АК" и его люггер. Я хотел сказать, что мой автомат можно теперь выбросить, но сил на это не было. Тогда я посмотрел вверх.
Разорванные, искромсанные тучи медленно расплывались прозрачной дымкой. На лицо оседала мелкая водяная морось. А сквозь редеющие тучи проступало небо - темно-голубое, даже, скорее, синее, вечернее. Над горизонтом, в самом краю облачной проталины, желтел ослепительно яркий краешек солнца. Его свет коснулся обожженной кожи, и я напрягся. Но боли не было. А в воздухе, наполненном испарившейся влагой, вспыхнула яркая, словно нарисованная семью щедрыми мазками художника, радуга; протянулась от мертвой выжженной пустыни к горам. Горы стояли спокойные и непоколебимые, лишь снег на вершинах сверкал синеватым холодком.
- Майк, небо, - выдавил я из себя. Я чувствовал, что просвет скоро затянет. Майк должен взглянуть, он же никогда не видел неба.
Своих слов я не услышал, да и Майк, наверное, тоже. В ушах стоял непрерывный гул. Сморщившись от напряжения, Майк наклонился ко мне. Потом, поймав умоляющий взгляд, посмотрел вверх. И опустился в черную гарь рядом со мной.
Мы лежали под голубым небом, которого не было над Землей долгих двадцать лет. Высоко-высоко, над проклятой серой пеленой, над пылью и копотью плыли белые пушинки облаков - настоящих, _п_р_е_ж_н_и_х_ облаков. Я смотрел на их розовые, подкрашенные солнцем края и думал о том, что всегда представлял небо без них. Я просто забыл об их существовании, мне казалось, что в распахнувшемся однажды небе не окажется ничего, кроме голубизны.
Потом я потерял сознание.

5. "ОТЛОЖЕННОЕ ВОЗМЕЗДИЕ"
Темнота несла меня в себе как ласковая, теплая морская волна. Выныривать не хотелось. Болело лицо и руки, но боль казалась слабой, приглушенной. Когда я пытался что-то вспомнить, в памяти вставала клокочущая огненная стена, и отшатывался, пугаясь собственных воспоминаний. Мир темноты был ласковым и спокойным, разум окутывала легкая, дурманящая завеса. За ней пряталась боль, я чувствовал это и не пытался проснуться. Но снаружи, из сладкого дурмана, из обжигающего мира, где были боль, и движение, и ослепительный свет, меня звал чей-то голос. Прошли тысячелетия, прежде чем я разобрал слова.
- Джек... Джекки... очнись...
Звали меня. Что случилось? Почему я здесь, в темноте, ведь я помню обжигающий свет. Свет... Залитый ослепительным светом вагон. Лицо мисс Чэйс, нашей учительницы - белое, и каждая черточка видна так отчетливо, словно выкована из металла. Вагон дергается, я падаю... А надо мной - крик, и свет, и опаляющий жар, и нестерпимый ужас. Я хочу закричать - и не могу.
- Джекки...
Была катастрофа. Это точно. Поезд попал в аварию... или террористы подложили в вагон бомбу. Они всегда стараются положить бомбу туда, где много детей. А в вагоне ехало два класса - наш, и тот, где учился Рокуэлл. Откуда я знаю его имя? Мы же не разговаривали... Нет, это все ерунда. Я ранен, и в больнице. Но я же слышу, как меня зовут? Значит, ничего страшного...
- Очнись, Джекки...
Это папа. Значит, он прилетел из Европы. А ведь там сейчас много работы. В последнем папином репортаже - мисс Чэйс читала нам его в гостинице, когда мы только приехали на экскурсию, сказано, что происходит небывалое... Да, наш президент договорился с русскими уничтожить последние атомные ракеты. Мисс Чэйс сказала, что это многим не понравится...
- Ты слышишь меня, Джек?..
- Да...
Слова даются легко, трудно было лишь произнести первое.
- Я слышу. Я пока полежу, не раскрывая глаз, ладно?
Пауза. Может, мне надо раскрыть глаза?
- Конечно. Приди в себя.
- Я пришел.
В голове кружатся какие-то картины, реальные и фантастические одновременно.
- Мне снился такой интересный сон. Только он страшный. Ты будешь ругаться, скажешь, что я опять насмотрелся фильмов по кабельному каналу, но это неправда. Мне приснилось, что была ядерная война. А ее же не будет, президенты договорились, да? Войны никогда не будет... А мне снилось, что на небе вечные тучи, и не видно солнца. Все заросло лесом, рыжим, словно его кипятком ошпарили. И такие пауки... Огромные, противные. А я в этом лесу брожу с автоматом... смешно, автомат был русским. Они там очень ценятся... ценились, это же сон... Он прошел, да?
Тишина, будто и нет никого.
- Ты не молчи, а то сон возвращается, и страшно... Не молчи!
- Я не молчу.
- Знаешь, мне так стыдно. Ты же хотел, чтобы я был смелый? Ты никогда не трусил, даже в Иране... И в той республике, где гражданская война. А я оказался таким трусом. Я убивал, потому что трусил. Так получилось. Замкнутый круг, словно лента в штурмовом пулемете... Это ты мне рассказал про пулемет? Да? Не молчи! Ты?
- Не помню.
- Я же не знал про пулемет. Я это придумал, да? Ну, не молчи же, папа! Я открою глаза! Не молчи! Мне страшно! Я открою глаза - а это не сон! И никого рядом. Только Майк, но он меня ненавидит. А я его понять не могу... Не молчи же! Я боюсь! Ну скажи - это сон, сон, сон!
Я кричал, уже слыша свой голос - взрослый мужской голос, куда сильнее, чем тот, который я принимал за отцовский. Майк сидел передо мной, стиснув пальцы на горле, словно хотел задушить сам себя.
- Что, я бредил? Какая-то чушь...
Вокруг полутьма. На лице Майка лежали лишь отблески костра, я слышал потрескивание веток в огне. Майк набрал сырых веток, они сильно дымят. Надо брать нижние, они сухие... и жара больше.
- Ты есть хочешь?
- Да.
Майк наклонился, поднося к моему рту кружку. Я сделал глоток. Бульон из концентратов.
- Тебе обожгло лицо. Но не сильно, пузырей и то нет. Пальцы тоже, немного...
- А плечо?
В левом плече, над лопаткой, тупо болело.