Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

Сергей Лукьяненко ХОЛОДНЫЕ БЕРЕГА
Роман.
Часть первая.
Печальные Острова.
Глава первая, в которой я делаю выводы и пытаюсь в них поверить.
Плеть в руках надсмотрщика казалась живой. Она то спала, прикорнув на мускулистых, поросших курчавым рыжим волосом руках, то лениво потягивалась, едва не касаясь плеч каторжников, то, рассвирепев, начинала бросаться из стороны в сторону, посверкивая крошечным медным наконечником. И лицо надсмотрщика, всегда скучное и безучастное, будто говорило -- это не я, не я, без обид, ребята! Она, она -- что хочет, то и творит... -- Ну, разбойнички, душегубцы... бунтовать будем? Нестройный хор голосов ответил что нет, никак не собираемся. Надсмотрщик выдавил улыбку: -- Хорошо, радуете старика... Для надсмотрщика он и впрямь был стар -- лет сорок, пожалуй. Редко до таких лет доживают на его работе -- кого придушат цепью, кого затопчут ногами, а кто и сам уйдет, подкопив деньжат, от греха подальше. Лучше уж маршировать в строю, или бродить по ночным улицам в худой кирасе стражника, чем иметь дело с десятком-другим готовых на все негодяев. Но этот, с укоренившимся прозвищем Шутник, был слишком осторожен, чтобы попасть в руки отчаявшегося, и достаточно умен, чтобы не злить без нужды весь этап. Велик ли труд -- разобраться, кто виноват, прежде чем пустить в ход плеть, или прикрикнуть на кашевара -- чтобы из недоворованных остатков провианта сумел сготовить что-то съедобное? А нет... не каждый это понимает. Вот и вспыхивают в трюмах кораблей такие безумные бунты, после которых растерянные офицеры и следов не находят от свирепых, здоровенных бугаев. И остается одно -- вешать каждого третьего, хоть и это угомонит каторжников лишь на время. -- А ты, Ильмар? Еще не разобрался с замками? Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Ох, здоров Шутник! Не хотел бы я его рассердить -- даже без цепей. -- Что ты, Шутник. Не по зубам они мне. Надсмотрщик, нависший над моей койкой -- почетной, носовой, с одним только соседом, -- осклабился. -- Это верно, Ильмар... верно. Только у тебя за зубами еще и язык есть. А? Может, есть у тебя Слово, а на то Слово -- связка ключей прицеплена? На миг его глаза стали жесткими, буравящими. Опасными. -- Будь у меня Слово, Шутник, -- тихо сказал я, -- не болтался бы вторую неделю в этой вони. Шутник размышлял. Потолок в трюме был низкий -- чего уж тут, зачем для каторжников стараться, и он невольно горбился, чтобы не задеть болтающийся прямо над головой фонарь. -- Тоже верно, Ильмар. Значит, судьба твоя -- дерьмо нюхать. Он наконец отошел, и я перевел дух. Дерьмо -- не беда. И не такое терпели. Другое дело -- рудничную вонь нюхать, вот от нее можно и вовсе дышать разучиться. Надсмотрщик вышел, повозился с засовом, и забухал сапогами по трапу. Трюм сразу ожил. Шутник не из тех, кто делает вид, что уходит, а потом подслушивает под дверью. -- Куда колоду дел, Плешивый? -- заорал Локи, карманник, залетевший на каторгу по какой-то злой усмешке судьбы. По всем законам полагалась ему разве что хорошая плеть, да может, еще отсечение пальца. А вот нет -- не приглянулся судье, или вспомнил тот подружку, которой на базаре карманы обчистили -- и все. Плыви к Печальным Островам, надейся, что молодость поможет протянуть три отмеренных года. Впрочем Локи не унывал -- такие никогда не унывают. Свое прозвище в честь древнего северного бога проказ он получил не зря... -- А ты поищи, ты же у нас мастер, -- хмуро отозвался Плешивый, мелкий чиновник, угодивший к нам за казнокрадство. Все ясно, сегодня не его масть... В дальнем углу Волли-сладкоголосый затянул прерванную появлением надсмотрщика песню. Длинный язык довел его до каторги, но выводов он из того не сделал. Что говорить, третий раз сажают, а Волли честно вкалывает полгода -- больше за крамолу не дают, и принимается за старое. -- Сборщик сказал -- новый налог, Что ж, заплачу, я отвечал... Голос у него был и впрямь хорош, и дерзости хватало, но вот больше ничего за душой певец не имел. Наверное, ему рукоплескали в селах и кварталах ремесленников... впрочем, он иной славы и не искал. Я лениво слушал про то, какой именно продукт герой песенки собрал в большую корзину, за что этот продукт выдал, и как оплошал тупой сборщик налогов, вывалив содержимое корзины в общий воз с податями. Пел бы лучше чужие песни, дурак... Про любовь, про лунную дорожку на воде, про потаенное Слово. Жил бы безбедно, и людей бы радовал. -- Новую! -- завопил Локи. Ему сегодня везло. Может виной был фарт, а может ловкие пальцы. Интересно, на что играют -- на пайку, на дежурство, на интерес? -- Хватит, -- глядя в покачивающийся деревянный потолок, сказал я. Потолок поскрипывал -- кто-то ходил по палубе. -- Наигрались. Спать пора. -- Ильмар, да ладно тебе... -- неуверенно начал Локи. -- Хватит, я сказал! Командовать двумя десятками балбесов мне особенно не улыбалось. Но пришлось этим заняться -- иначе власть в трюме держал бы Славко-дубина, самый натуральный душегуб, пойманный прямо у свежего трупа. Сто кило мускулов и костей, и чуть-чуть мозгов под крепким лбом. Я от души надеялся, что в рудниках его случайно придавит груженной вагонеткой. Сам бы поспособствовал, вот только нет у меня желания под землю лезть. Значит -- завтра придется изворачиваться. Ловчить, убегать, таиться. Доказать, что не зря слыву самым ловким вором во всей Державе. Из шахты не очень-то убежишь -- вся надежда на короткий путь из порта в горы. Надо выспаться... Я встал и затушил фитиль в фонаре. Запахло горелым маслом. В темноте сразу стал слышен плеск волн за бортом, будто слух обострился. Поскрипывали койки, кое-кто торопливо бубнил положенные вечерние молитвы Искупителю, Волли вполголоса допевал песню -- не умел он останавливаться посередине, я даже и окликать его не стал. -- А вот у меня однажды была девка... -- Славко затянул обычную вечернюю историю. На каторге о женщинах лучше не говорить -- к концу второй недели народ распаляется, и начинаются непотребства. Но Славко я не перебивал -- все его истории были такие тупые и тошнотворные, что действовали лучше лекарского брома, который положено было добавлять в наше пойло. Распалялся от них только сам Славко, причем так лихо, что на второй день я посоветовал Шутнику поменять народ на койках. Теперь рядом со Славко-дубиной лежал молчаливый здоровенный верзила из какой-то, еще древними богами забытой, руссийской деревеньки. Как попал в Державу, где научился разговору, за что на каторгу угодил -- не знаю. Парень он был неплохой, а мускулами -- еще покрепче Славко. Кажется, дома кузнецом был. Одна беда -- очень уж инертный, погруженный в свои мысли. За себя-то постоит, а вот народ в порядке не удержит. Мальчишку, который поначалу оказался рядом с душегубом, я от греха подальше поместил на койку над своей -- хоть и есть у старшего по этапу право жить с комфортом, но так оно спокойнее будет. И кажется, в тот миг и посмотрела на меня Сестра-Покровительница с заоблачных высот... верно я сделал, ох как верно. -- А на третий день, когда поставили ее свинарник чистить, я и подошел, вроде как невзначай... -- захлебываясь, бубнил Славко. -- Юбки-то она задрала выше колен, чтоб не извозить, а я как подкрадусь... -- Как про женщин говоришь! -- с тоской и глухой яростью воскликнул верзила-кузнец. Это у него было больное место, видно в диком краю до сих верховодили бабы -- и душегубу приходилось постоянно выкручиваться. -- Как? -- с наивной звериной хитростью спросил Славко. -- Хорошо говорю! Красивая была баба! -- Женщина! -- Ну, женщина... Юбки, говорю, задрала... -- Нельзя так говорить! -- Почему ж нельзя? -- искренне поразился Славко. -- Ноги у нее красивые были. Морда... -- Лицо! -- Лицо, лицо... Лица -- никакого, а ноги -- да! Можно ведь говорить -- что женщина красивая? -- Можно, -- поразмыслив сказал кузнец. -- Это -- хорошие слова. -- А что мор... лицо у нее красивое? -- Можно... -- А что ноги красивые? -- Тоже можно... -- растерянно признал кузнец. -- Так я и говорю, ноги у нее -- во! Я сзади-то подкрался, да и шлепнул... любя. Она как растянулась, для вида сердится, а сама мор... лицо протирает, и улыбается! Захихикал Плешивый, видно для городского чиновника первобытный идиотизм Славко был очень забавен. Чувства юмора он не терял, не без оснований надеясь пересидеть два отмеренных года на непыльной работке счетовода. Проблем с ним оказалось куда меньше, чем ожидал, и потому я Плешивого немножко оберегал от опасностей. Кто-то из каторжников, в очередной раз обманутый в лучших ожиданиях, смачно плюнул. Спросил: -- Что у тебя, Славко, все истории про то, как баба в грязь падает... или еще куда похуже? -- Да нравится мне, когда ба... женщина к матушке-земле поближе, -- чистосердечно признался душегуб. -- Самое оно... -- Ладно, всем спать! -- я счел за благо вмешаться. Кузнец мог все же воспринять слова душегуба оскорблением для женского пола и придушить дурака прямо в койке. Дело-то, конечно, хорошее, но не корабле же! Шутник так бедолагу отделает -- кровью харкать будет... -- Не прав ты, Ильмар, ой не прав! -- хитренько, как ему казалось, произнес Славко. -- Ребятам байку послушать интересно, а ты командуешь. Но поддержки он не нашел. Никого уже его байки не развлекали. Ха... под старшего копать пытается. Не с его умишком... -- Заткни пасть! -- гаркнул я, и кузнец охотно добавил: -- А то я заткну! Неправильно ты говоришь, сердцем чую! Душегуб мгновенно заткнулся, и наступила благодатная тишина.