Сергей Лукьяненко. "Осенние Визиты"

Ярослав застонал - от разламывающей голову боли, от невыносимой, бескрайней как пространство вокруг, тоски. - Возьми... - Слава со своей полки протянул ему облатку анальгина. - И лучше две, одна таблетка не поможет... - Давно... проснулся? - С полчаса. Он жадно проглотил таблетки, запил теплой, безвкусной минералкой из открытой с вечера бутылки. Покосился вниз, на старуху. Та сидела в той же позе, что и вчера, как будто и не ложилась. Древняя и равнодушная как сама степь. - Ненавижу... это... - Ярослав кивнул на окно. - Здесь жить нельзя... - И здесь живут, - Слава пожал плечами. Он, похоже, уже избавился от головной боли, но мятое лицо выдавало принятую накануне дозу. - Это не жизнь... - А как же твои татарские предки? - Слава усмехнулся. - Лук за спину, и вперед, на лихом коне... - Они потому и скакали, что пытались выбраться из степи, - буркнул Ярослав. - Скоро там Саксаул? - После обеда. - Поговори с проводником, а? Слава кивнул. - Мы прекрасно понимаем друг друга. Поговорю. Ярослав валялся на полке еще минут двадцать, пряча глаза от света в грязной подушке, дожидаясь пока схлынет боль. Слава успел сходить и умыться, вернулся добродушным и посвежевшим. Пихнул его в плечо: - Давай, поднимайся. Хватит страдать. - Я хотел бы проснуться еще раз... - прошептал Ярослав. - Ну извини - вот этого не получится. Я не могу никуда сгинуть. Вставай. Он спрыгнул с полки, пытаясь попасть прямо в ботинки. Слава участливо смотрел на него. - Больше напиваться не будем, - пообещал он. - Мы должны приехать в Москву работоспособными. - Да уж... - Выхода у нас нет, Ярик, - Слава похлопал его по плечу. - Собересь. Я пока чай заварю, с проводником потолкую.
Человек был одет в гражданское, но выправка выдавала в нем военного. Собственно говоря, сам он даже не считал себя человеком. Но это, по сути, такая мелочь. Миллионы живых существ в этом мире считают себя людьми, не имея на то никакого права. Двойник Николая Шедченко шел по больничному саду, задевая ветки, роняя фонтаны холодных капель. Осень... Он забрался в больницу через незакрытое окно туалета на первом этаже. Здесь стоял сильный запах табака, перебивавший даже неизбежную вонь. Двойник полковника вымыл руки, перепчканные осыпающимися с рамы чешуйками краски и невесть откуда взявшейся ржавчиной. Постоял, глядя на полуоткрытую дверь. В больнице стояла тишина, достойная скорее морга. По холодному коридору он прошел к лестнице. На секунду задержался у двери в приемный покой - там о чем-то тихо разговаривали, временами негромко смеялась женщина. Двойник пожал плечами и стал подниматься на второй этаж. ...В ординаторской хирургического отделения молодая женщина, бывшая человеком не больше, чем он, подошла к зеркалу. Оправила волосы, провела холодной ладонью по лицу. Прошептала, глядя в свой отраженный лик: - Дай мне силы... Зеркало молчало. Оно умело лишь одно - отражать. Никогда и ничего не таилось на амальгаме - кроме истины, молчаливой как любая правда. Двойник Шедченко тихо открыл дверь, завешанную изнутри белой занавеской и вошел в отделение. Помедлил, глядя на дверь ординаторской. Потом, отвернувшись, прошел в палату, которую выбрал так же легко, как нашел путь в больницу. Юноша, бывший единственным обитателем палаты, открыл глаза. - Привет, Сашка, - прошептал двойник Шедченко. - Здравствуй, дядька. - Ты как? - Хреново, - парень улыбнулся. - А где мать? - Попозже подойдет. Ты здорово вырос. - Головы это не коснулось... наверное. - Ничего. Головой потом займешься, - двойник Шедченко, который не считал себя человеком, коснулся его плеча, грубоватой неумелой лаской. - Я не верил, что ты сможешь приехать... - Знаешь, я люблю тебя, идиота. Спи. - А ты? - Мне надо поговорить с врачом, - он позволил себе странную улыбку. - Ладно, парень. Спи. Юноша кивнул. - Ты сразу меня узнал? - отступая к двери спросил мужчина. Александр Шедченко кивнул. - Это здорово. Мужчина вышел, плотно прикрыв за собой дверь, посмотрел на серый рассвет, вползающий в коридор через мутные окна. Шумно, не таясь, подошел к двери ординаторской, толкнул ее. Женщина в белом халате, стоявшая у окна, молча и без удивления посмотрела на него. - Я пришел, - сказал тот, кто не боялся считать себя не-человеком.
6. Мария смотрела на того, кто был рожден злобой и тьмой, не отводя глаз, не произнося ни слова. В глазах мужчины не было ничего человеческого. Только холод профессионального убийцы. О, она знала, что этот умел убивать. Он достаточно повоевал - прикрываясь приказами и красивыми словами для того, чтобы безнаказанно отбирать чужие жизни. И пусть большая часть его войн была там, на Востоке, ни одна их них не была войной за веру. Он не умел нести свет. - Я пришел, - сказал тот, кто принял облик военного. - Я знала, что ты придешь. Мария заставила себя ответить. Даже этого ей необходимо любить. Но любить - не значит прощать. - Ты сама понимаешь, что должно произойти, - сказал мужчина. - Знаю. Ты должен покаяться - или умереть непрощенным. Мужчина улыбнулся - словно он имел право улыбаться. - Глупая девчонка... ты считаешь, что несешь свет... - Я несу свет. Но могу и лишать его тех, кто недостоин. - Что ты сделаешь с миром, если войдешь в него, если победишь? - мужчина медленно продвигался к центру комнаты. Мария застыла у окна. дай мне силу... - Я дам миру любовь. - Мир уже не спасти любовью, девочка. Слишком часто любовь предавали, слишком часто ей оправдывали зло. - Кто ты такой, чтобы судить о добре и зле? - Я? Я слуга. - Ты слуга тьмы. - Нет, человечества. Тех, у кого есть силы любить, но нет сил ненавидеть. Я просто страж покоя. И не моя вина, что покой хранит лишь сила. - Да, не только твоя вина в этом. Но и слуга отвечает за то, что творит по приказу. - "Слуги... повинуйтесь господам своим. Ибо то угодно Богу,,," - мужчина вновь улыбнулся. - Лишь в тебе выбор - свет или тьма. - "Свет который в тебе - не есть ли тьма"? - Я знаю, что ты умеешь искушать, - сказала Мария. - Ибо слово - оружие. И ложное слово - оружие тьмы. Твой дар - искажать слова. - Мой дар - служить. Мужчина обвел комнату взглядом. Взял со стола нож. - Не хотел бы этого делать, - негромко сказал он. - Мы еще можем объединиться. Есть другие... и в них подлинная тьма. Давай предотвратим худшее, а после будем решать. - Я лишаю тебя Света, - сказала Мария. На мгновение мужчина замер, неуверенно поднимая руку к глазам. Потом засмеялся и покачал головой. Сделал еще один шаг к Марии. - Я не верю в тебя - и ты не сможешь меня ослепить. Выбирай, девочка. - Даже твой земной брат отступил от тебя. Как можешь ты верить в свою правоту? - А где твоя сестра, девочка? Мария смотрела лишь на него. Неотрывно... чтобы даже в глазах не отразилась Анна, тихо входящая в открытую дверь. - Моя сестра уже спасена и прощено ей все, что было... и что будет. Моя сестра - есть любовь. - Ты говоришь о любви, не умея любить. Мария даже улыбнулась этим словам - всей лжи, которая была в них. - Нельзя любить человечество, не любя человека, - сказал тот, кто был ложью и тьмой. - И слепая любовь хуже ненависти. Всепрощение - дорога, которой приходит зло. - Я прощаю даже тебя, - сказала Мария в тот миг, когда Анна, оказавшаяся за спиной двойника Шедченко, достала из кармана пальто нож и вонзила его в спину посланника зла.
Мир закружился. Потолок косо скользнул к полу, пол вздыбился, ударяя в лицо. Тот, кто считал себя лишь копией человека, упал на скользкий линолеум. Свитер намок почти мгновенно, кровь толчами била из раны. Девушка с ножом в руках стояла над ним - глядя испуганно, но без страха. - Ты не совершила зла, - сказала та, что пришла в мир со светом. - Ты остановила зло. - Он... не будет спасен? - прошептала Анна. - Не знаю... все в нем теперь, - та, что пришла в мир со светом, склонилась над двойником Шедченко. Он молча смотрел в ее лицо - в глаза, в которых было столько света и тепла... словно в жерле доменной печи. - Я могу спасти тебя, - сказала она. Он не ответил. Странно, почему-то думалось совсем не о том. Ни о мире, где Сила уже никогда не сможет стать защитой, ни об этой девушке, чья доброта будет страшнее любой злобы. Ни о том, как бездарно он прожил свой единственный день. Двойник Шедченко думал о сестре, которую уже не сможет увидеть, и о семье, которая все равно никогда не была его семьей. - Я могу дать тебе прощение и жизнь, - сказала женщина, глядя ему в лицо. - Ты можешь уйти с миром - или раскаяться, и пойти со мной рядом. Мне стоит лишь коснуться тебя - и рана закроется. - Сила не прислуживает... она лишь служит, - прошептал он. - И где же твоя сила? В глазах поплыли белые туманные хлопья. Он помнил их с тех пор, когда был человеком, но в тот раз руки друзей успели затащить его за полуобрушенный угол глинобитной хижины, и под непрерывные матюки перетянули пробитое пулей плечо. - Она уйдет со мной, - прошептал тот, кто не называл себя человеком. - Тебе ее не получить. - И все же я прощаю тебя, - на лице женщины не дрогнул ни единый мускул. - Подавись им... своим прощением... Он уже падал в тот темный колодец, который рано или поздно ждет всех. И голоса женщин становились все тише и тише, оставаясь там, где он был так недолго... - Нам придется что-то сделать с телом. - А он прощен? - Да. Принеси носилки... Посланник Силы попытался открыть глаза. Но даже на это уже не было сил.
7. Поезд подошел к Саксаулу по расписанию. Ярослав, лежа на верхней полке, смотрел, как наплывают на пути грязные домишки, расписанные дембельскими лозунгами бетонные заборы, какие-то совершенно ужасные ларьки, уставленные бутылками с радужными этикетками. В Азии даже поддельное спиртное несет в себе некую гарун-аль-рашидскую пышность. - Пам-парам-пам, - промычал Слава, глядя в окно. - Прекрасная местность. Ты хотел бы здесь жить? Тихо, уединенно. Можно думать и писать о вечном. А поезда все идут с востока на запад, и с запада на восток.