Сергей Лукьяненко. "Осенние Визиты"

Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшая справедливость - оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, а жизнь человека дороже четырехсот грамм стали. Ему было даровано забирать чужие жизни, не оставляя взамен своей. Что ж, значит расплату понесет пистолет. Но, по крайней мере, оружие заслужило прощания. Илья разобрал и аккуратно вычистил "ПМ". Собрал, вщелкнул обойму. Положил на стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившись над пистолетом, фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой - холодный металл на чистом столе, ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожал его угасающим взглядом. Его квартира производила странное, слегка безумное впечатление. Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажки казалась достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентов Карамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеной между двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских времен, узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди нелепо пустого пространства. "Соневские" видеодвойка и музыкальный центр на полу казались материализованной галлюцинацией. Не знавший циклевки паркет был завален картонными папками с выбивающимися из них машинописными страницами. Работа редактором в хиленьком частном издательстве давала Илье и прекрасное прикрытие, и избыток свободного времени. Все остальное Илья получал иным путем. Он стоял над пистолетом минут пять. Потом прошел к окну, выходящему на огромный безлюдный двор, аккуратно задернул шторы. Минуту возился в темноте, извлекая из-под картонных папок с творениями наивных писак знакомую на ощупь папку с несколько иным содержимым. Уселся на тахту и включил тусклую бру. За эти секунды он изменился. Снятые брюки разительно меняют мужчину. Если бы перед Ильей стал выбор - какую из тайных сторон его жизни предать гласности, он выбрал бы ту, с пистолетом в руках. Но только не это... не фотографии, наклеенные на картонки, сложенные стопкой в папке с ботиночными шнурками. Фотографии, которые он разглядывал, были черно-белые, на тонкой пожелтевшей бумаге, того скверного качества, которое дают только совковая порнография и офсетная печать в газетах. На фотографиях были девочки - много девочек в возрасте от пяти до двенадцати лет, не стесненных никакой одеждой. Осыпавшиеся бумажные волокна делали фотографии мутными, похожими на непристойный ребус, но Илью это не пугало. Он всегда отличался хорошим воображением. Сейчас Илья уже не видел раскрытой папки. Глаза его смотрели сквозь бумагу - в то темное далеко, заглянуть куда рискуют немногие, а помнят о своих наблюдениях единицы. Капелька пота застыла на лбу, поблескивая под спутанными волосами как крошечный третий глаз. Там, в темном далеко, была такая же зашторенная комната, только на расправленной кровати Илья был не один. Девочка сидела рядом - маленькая девочка в коричневой школьной форме, забытой всеми много лет назад. Илья - там, за незримой гранью, раздевал ее. Медленно и красиво, стягивая кружевной фартучек, юбку, колготки... Он шумно выдохнул, неподвижный как статуя, лишь пальцы не прекращали заученной в детстве игры. Рука с зажатой папкой начала мелко подрагивать... Там, в темноте, он стянул с девочки майку и положил ладони на тонкие бедра. Сейчас...
"Дурак!", сказала девочка в темноте. "Не трогай!" Илья издал то ли стон, то ли вздох, заваливаясь на кровать, чувствуя, как ослабевают руки. Папка с фотографиями стала смешной и противной. Он отшвырнул ее на пол и полежал минуту, прикрывая ладонями пах и чувствуя, как спадает возбуждение. - Хо-ро-ша-я, - по слогам произнес он, цепляясь за уходящие фантазии. Но из темноты, куда он так хорошо научился заглядывать, никто не ответил. Илья потянулся, пошарил по заляпанной стене, выключил бра. Через несколько секунд он спал. Кроме мастурбации у Ильи Карамазова были и другие увлечения. Он любил играть в преферанс, смотреть по телевизору "Утреннюю звезду" и находить клиентов. С заказчиками у него проблем не было - те находили Илью сами. Если бы у наемных убийц имелся табель о рангах, то Карамазов занимал бы первое место уже много лет. Причина была банальной - Илья не просто исполнял заказ, он сам организовывал всю процедуру. Ему лишь называли имя - не требовался даже адрес. Клиент мог скрываться, мог покинуть город или страну - Илью это, казалось нисколько не волновало. А человек, способный найти кого угодно, требовался всем. Пару раз к нему даже обращались молодые люди, чья короткая стрижка и безукоризненная вежливость наводили на смутные предположения. Но Илья никогда не занимался догадками. Даже когда искал клиента. Именно поэтому он был до сих пор жив. ...Илья спал. Скользил по граням сна, то погружаясь в разноцветный туман видений, где было все, кроме маленьких девочек и выстрелов, то выныривая в беспамятство. Но, странное дело, он понимал, что спит. И ждал, ждал чего-то, приближающегося, как после получения заказа. Но ведь он никого не должен убить? Не так ли? Во сне Илья летел по темным коридорам, бестелесный, что было невыносимо обидно. Он гордился своим тренированным сильным телом, на которое так безуспешно заглядывалось бабь„, гордился хорошей реакцией, отличным глазомером...
Сейчас его тащило, как щепку в водосточной канаве, и выбраться он был не в силах. Оставалось покориться. Оставалось ждать. - Смотри, - шепнула темнота. Карамазов застонал во сне. О, это был очень знакомый сон. Еще с тех времен, когда он искал клиентов не для последнего расчета, с тех времен, когда его оружием было лишь собственное тело, а заказчиками - мелкие "деловые", которых он ныне побрезговал бы убивать. Так было перед каждой акцией - но ведь сейчас он ни на кого не работает. Не правда ли? - Ты мой, - шепнула темнота. - Пора платить. Впереди разгорался свет... нет, не свет - просто темнота изменила яркость. Так может светиться ночь. - Шестеро... Он увидел лица - так ярко, как не случалось даже при самых удачных заказах. Предельно четкие, словно выплавленные из темноты, лишь, почему-то, двоящиеся. - Ты поймешь, - сказала тьма. - Они опасны, по своему. Они не уступают тебе. Илья попытался зажмуриться - но не было ни век, ни глаз. Темнота несла его по кругу, заставляя заглянуть в каждое лицо. - Заказ, - шепнула тьма, и в бесплотном голосе дрогнула ирония. - Пора платить по счетам. Он не мог ответить, не мог закричать - но в этом и не было нужды. Темнота пропитывала Илью насквозь, она знала все, что он хотел сказать. - Ты мой. Убей их. ... Илья проснулся с криком. Кошмар еще не отпустил, и лампочка бры как в страшных снах зажглась тускло и беспомощно. - Я ни на кого не работаю, - прошептал он, озираясь. Заказ выполнен. Деньги получены. Он не собирается подчиняться собственному бреду. Можно отдыхать - пока не наскучат видеокассеты, купленные на черном рынке и папка со старыми фотографиями. Пока ему не предложат обслужить еще кого-либо... И тьма, которая всегда шептала - где и как, промолчит. И киллер, разучившийся убивать, станет просто человеком, знающим слишком много. Клиентом... кого-то другого, к кому придет тьма. - Сука! - закричал Илья, тонко всхлипывая. - Стерва! Но темнота уже спряталась за гранью сна. Она не слышала - или не считала нужным отвечать слуге. Тихонько подвывая Карамазов схватил со стола пистолет. Замер, борясь с желанием высадить всю обойму в окно, в ночь. Он не собирается подчиняться! ... Но патроны надо экономить, шесть клиентов, и по два выстрела... и, почему-то, еще раз умножить на два... патроны придется докупить... - Гадина, гадина, - садясь на пол прошептал Илья. - Ты притворялась, тебе тоже что-то надо, вам всем от меня что-то надо... Они все суки. Все. Только девочки хорошие. Только девочки... на фотографиях... хорошие... девочки... Илья распластался на полу, потянулся к картонной папке. Схватил ее, всхлипывая уже тише. Девочки... хорошие...
9. Среди шестерых, в этот день один за другим ощутивших приближающееся нечто, Кирилл Корсаков был самым растерянным - и, как ни странно, наиболее подготовленным к происходящему. У него еще не было того предчувствия беды, что рано или поздно приходит к любому человеку. Кирилл просто не успел повзрослеть настолько, чтобы принять это странное знание - презрительно отрицаемое большинством, но бесспорное для тех, кому довелось бывать в серьезных переделках. Его не смущала нелогичность происходящего - дети не верят в логику. Он даже не понимал, что давящее ощущение может предвещать неприятность, куда меньшую, чем кажется. Остаток дня Кирилл провел с напряжением бойца, пойманного на ночном поле боя прожекторным лучом и мучительно пытающегося притвориться мертвым. И этот осознанный страх прикрывал его от истерики непробиваемым щитом. Мама не сказала ему ни слова, даже если и заметила, что в этот час занятия в школе еще должны были продолжаться. В глубине души она разделяла мнение Кирилла, что образование может мало что ему дать. Такие мысли родители никогда не говорят вслух - это входит в правила семейной игры. "Курить вредно" - сообщают они детям, закуривая. "Драться нехорошо" - ободряюще похлопывая по плечу. Дети все равно чувствуют истину. Лишь когда они начинают взрослеть, приходит стремление свести слова и правду воедино. - Тебе звонили с телевидения, - сказала мама, пока Кирилл ел. Обед был ритуалом, изменения в котором не допускались. Людмила Корсакова всегда приходила обедать домой - и подразумевалось, что Кирилл будет поступать так же. Не только ради правильного питания - хотя она и придавала ему большое значение. Главным был короткий разговор, деливший день на две части - обязательную, но не имеющую никакого значения, когда Кирилл был в школе, и ту, которая, собственно, и составляла жизнь Кирилла. Если бы он взял на себя отвагу выразить собственные ощущения в словах, то сказал бы, что мама относится к нему, как ювелир к огромному алмазу, медленно превращаемому в сияющий бриллиант.