Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

"Олений Рог" -- заведение уважаемое. Тем у воров и ценится. Подошел я к стойке бара, даже плаща не сняв, монетку бросил, на бутыль с коньяком показал. Ресторанный вийнмайстер, которого всю жизнь здесь помню, глаза поднял, да и захлопал ими. Узнал. -- Полный бокал "Реми", сказал я, садясь на высокий стул. -- Самого старого "Реми", именно полный... А все остальное, как положено. Одной рукой мастер бутылку над пузатым бокалом опрокинул, щедро, словно молодое вино, отмерив тридцатилетнего коньяка. А другой под стойкой шнурок звонка дернул. Где-то там, в хозяйском кабинете, сейчас трезвон начался. Сидел я, потягивая коньяк, закусывая крохотными тартинками с черной икрой и ломтиками вяленой конины, щедро приправленной перцем, по руссийской моде. Никто на меня внимания не обращал. Пришел богатенький бюргер, да и кутит себе потихоньку. Потом стул рядом под тяжестью вздохнул, и на стойку легла морщинистая рука, вся в перстнях стальных. Вийнмайстер сразу напрягся, превратился в сплошное внимание и готовность услужить. Одевался господин Нико как самодовольный дурак. Это в жизни помогает, когда тебя дураком считают. -- Воды, -- буркнул Нико. Потом, без всякого перехода, ко мне повернулся: -- Дурак. Надо же, словно мысли прочитал. -- Почему же? -- Дурак, что сюда пришел. Неужели читать разучился? Я специально у дверей плакат вывесил... думал, поймешь. -- Неужели сдашь меня, Нико? Я посмотрел на старика. Ему уже за семьдесят, грузный, неповоротливый, но голова работать только лучше стала. -- Тысяча стальных, Ильмар. -- А вот имя лишнее, -- заметил я. -- Что тебе тысяча, старик? Узнают ребята, что ты меня сдал, так за год трижды больше потеряешь. -- Ты мои деньги не считай, -- оборвал Нико. -- Ладно, я не сдам. А слуги? -- Много ли тут слуг осталось, что меня в лицо помнят? -- спросил я. -- Небось за последнюю неделю всех мало-мальски ненадежных разогнал. Я подмигнул вийнмайстеру. Он-то точно был надежным. Мастер слегка улыбнулся, кивнул, сдвинул залихватски охотничий берет с пестрым пером. -- Все-то ты знаешь, все-то ты вперед решил, -- Нико повздыхал еще, глотнул минеральной из стакана, тяжело встал. Обронил: -- Как допьешь... ко мне поднимайся. Сразу бы шел, чего старика гонял? Твоим ногам ступеньки не помеха, а мне... эх, старость... Нико ушел к себе, поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, где были кабинеты для самых доверенных клиентов и его собственная берлога. Я немного посидел, коньяк смакуя, потом оставил для мастера еще монетку, да и двинулся следом. Тихо было на втором этаже. Ни стонов притворных, ни свиста кожаных плеток, ни смешков мерзких. Отдыхали все затейники, к ночи готовились. Я стукнул легонько в дверь -- не хватало еще заряд из пулевика в живот получить, входя без стука. Отворил. Тут было жарко, камин так протопили, будто снег во дворе. Со стены торчали исполинские оленьи рога, давшие когда-то название всему ресторану. В зале такие же к стене прибиты, только эти куда более ветвистые, красивые. Нико сидел в громадном мягком кресле, одна седая голова над столом торчала. Смотрел на меня задумчиво, и я почему-то понял -- в руке у Нико и впрямь пулевик. -- Не будешь ты стрелять, -- сказал я. -- Ты жадный, конечно, и риск любишь. Только... -- Что "только"? -- Ты еще и любопытный, Нико. Секунду старик молчал, потом закряхтел, захихикал: -- А что еще мне остается, Ильмар? Икру ложками есть и шампанским запивать? Меня с того пучит. Девочек молоденьких приглашать -- так ведь раз в год если что получится... уже праздник. Деньги... с собой не заберу. Что мне, на железный гроб копить? В деревянном теплее, знаешь ли. Искупитель вовсе без гроба остался, и то не жалуется. Вот такой он и был, Нико, хозяин ресторана и воровского притона, скупщик краденого, подлец и богохульник. Сволочь, но родная сволочь, и умная. А мне сейчас и впрямь -- своего ума не хватало. -- Глянь... -- брезгливо сказал Нико, кидая на стол бумажные листки. Я подошел, склонился, глянул. Листовки маленькие, с теми же рисунками и текстами, что на плакате. Только здесь рисунки были цветные. На цветном Марк был вообще как живой, зато я последнее сходство утратил. -- Раскрасили? -- полюбопытствовал я. -- Да нет. Говорят, машину печатную сделали, что семью красками печатает. Дорогая штука. Каждый такой листок железную монету стоит. -- И что, их тоже на стены вешали? -- Уважаемым людям раздавали. Капитанам на корабли. Офицерам, а те солдатам показывали. А кое-где и на стенах... в людных местах, чтоб не сорвали. Только все равно посрывали, висит теперь твоя морда в бедняцких домах, интерьер облагораживает. Я еще раз глянул на свой цветной портрет. Взял обе листовки, спрятал в карман. -- Возьму на память. -- Бери. Я от твоей физиономии восторга не испытываю. Ни от живой, ни от нарисованной. Чего в Амстердам-то заявился? -- Подальше ринулся. Думал, на другом конце Державы никто меня искать не станет. Нико нехорошо засмеялся: -- И как, не ищут? -- Плакаты чуть ли ни гуще висят, -- признал я. -- Подвел меня Маркус. Впутал в свои дела. -- Где пацана-то оставил? -- небрежно спросил Нико. Засмеявшись, я покачал головой. -- Вот ты о чем, Нико. Брось. Не знаю я, где мальчишка. Хотел бы знать, но не знаю. Отойдя к окну, я уставился на улицу. Была она в меру людная, в меру шумная. Проезжали экипажи и телеги, фланировали по тротуарам богатенькие бездельники и просто лоботрясы. В пестрой будочке торговал нежной малосольной сельдью с луком и печеными угрями рыбник. В другой -- румяная тетка жарила в кипящем масле сладкие колобки-ойленболен, разливала горячий глювайн. Девица понятных занятий скучала под тентом в открытой забегаловке на углу, -- будто и не холодно ей, и не сыро, в легком платье на ветру. Чашечка кофе перед ней давно остыла, но сидит терпеливо, ждет удачи. -- Как же так, Ильмар-вор, -- в голосе Нико появилось разочарование, как у умного отца, дивящегося на глупого сына. -- Ты с каторги сбег, мальчишку утащил, план„р угнал. А потом -- упустил принца? -- Расшибся я, Нико. Знаешь, как это -- летать по небу? Ноги отшиб, самого помяло. Лекарь сказал, что, может, в ребре трещина есть. -- А... -- без всякой веры произнес Нико. -- Бывает. -- Да не скалься ты, старик! -- я повернулся, сам пораженный своей яростью. -- Не вру я! Сестрой клянусь, не вру! Пожевав губами, Нико неохотно кивнул: -- Ладно, верю. Ты парень богобоязненный, Покровительницу чтишь. Верю. Так хоть расскажи, что было? Я многое слышал... и в газете писали, и глашатаи рассказывали, и так... слухи ходят. Только твой рассказ интереснее будет. -- Горло хоть дашь промочить? -- Дам, -- засуетился Нико. -- Доставай сам, вон, в углу... -- Знаю. -- И плащ сними, не марай мне кресло! Я снял и повесил на оленьи рога. -- Нашел куда... -- недовольно буркнул Нико. В буфете красного дерева, под фальшивой дверцей была еще одна, железная, незапертая. За ней прятались такие напитки, что даже в "Оленьем Роге" редко кто закажет. Вытащил я бутылочку коньяка, постарше меня возрастом, два дорогих -- резного хрусталя, в блестящей стальной оправе, -- бокала, поставил на стол. -- Я не буду, -- отказался Нико. -- Давай, хоть пригуби. За встречу. Не то, чтобы я отравы боялся. Но мало ли... Нико спорить не стал. Кивнул на столик в углу, там под салфетками стояли блюдца с сыром, ветчиной, оливками, еще какой-то закуской. У него всегда к неожиданному визиту все приготовлено. Как станет засыхать еда, так ее вниз, на стол посетителю попроще... -- Здоровье твое, Нико... -- И твое, Ильмар... -- Что в газете-то писали? И в какой? -- Да во всех, одно и то же. Эдикт Дома. О том, что ищется беглый каторжник Ильмар и младший принц Маркус. О награде. Портреты, опять же... хотя по газетным портретам даже я тебя не узнал. -- А кроме эдикта? -- Ничего. Видно, сказали газетчикам, что судачить не стоит. Щекотливое дело... ты рассказывай, Ильмар. Вздохнул я -- ничего из Нико не вытянуть, пока он свое любопытство не удовлетворит. И начал рассказывать, с того дня, как меня взяли в Ницце -- прямо у церкви Искупителя, на улице, позорно, руки заломив и на голову колпак преступника набросив... -- Так и прогулялся до тюрьмы? -- захихикал Нико. -- В позорном колпаке, в колодках? -- Так и прогулялся. -- Что тебе приклеили? Чего уж теперь таится? -- Мелочи, Нико. Повод им был нужен, а повод найти... -- Конкретно! -- Я налог с железа не заплатил. У меня были слитки, я не стал официально заявлять... сменял у одного купца... -- Франц Сушеный? О том, что Франца звали Сушеным, я и не знал. Но прозвище подходило. Тощий, как вяленная рыба, с белесыми глазами... -- Он самый. Его накрыли сразу, как я ушел. Он и открылся. -- За тобой следили, Ильмар. А ты подставился. Еще и купца в беду вверг. -- Ему бы мою беду, -- разозлился я. -- Хоть бы для вида отпирался, уйти дал! -- У каждого свои проблемы, -- рассудил Нико. -- Ладно, это все ерунда. Слишком ты популярный стал. Явишься невесть откуда, притащишь оружия и металлов на горбу, шикуешь, кутишь... Дому на твои шалости плевать, а вот страже -- как бельмо на глазу. Еще скажи спасибо, что по закону все сделали, не зарезали в темном переулке. Ты семь лет получил? -- Да. -- Так и отсидел бы, дурак! Деньги твои я сохранил, и все остальные дождались бы. Семь лет -- не вся жизнь. Вышел бы, поумнел, успокоился. -- Ты на рудниках был, Нико? -- спросил я. -- Знаешь, что такое год в шахте? Мне через семь лет деньги разве что на лекарей бы понадобились! -- Ладно, не ворчи.