Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

А посмотрите в небеса? есть ли там слава человеческая? или одна тщета и гордыня? Владетельный лорд, владения свои объезжая, стальными шпорами коня мучая, будто медные недостойны ноги его украшать, гордится Словом сильным, богатствами великими, происхождением знатным. А вокруг -- голь и нищета, мор и разорение. На большую деревню -- один железный нож, до рукояти уже сточенный. Соткет мастерица лорду гобелен невиданной красы, с ликом Сестры, слезами залитым..." Казалось мне, что писал дерзкий епископ не о придуманной истории, а о реальной. Будто укорял кого-то, не в лицо, а за глаза... "Бросит лорд мастерице ржавую марку, освободит от налога на год, та уж и тому рада. А владетель Слово произнесет, глаз от неба не пряча, лик Сестры в Холод скроет, да и поскачет в богатый замок. Понесет конь, сбросит седока, да и умрет владетельный лорд, как простой человек. Только вместе с ним и Слово умрет. Исчезнет навсегда образ Сестры красоты небесной, для всех людей сотворенный. Умрут книги древние, где старинная мудрость скрыта, умрут клинки фамильные, доспехи чеканные, щиты вензельные, слитки железные и серебряные. Сядет старший отпрыск на коня, да и двинется по ленным владениям, последнее у людей отнимая, славу рода восстанавливая, Искупителя не стыдясь. Для того ли дано было Слово? Несет нас всех норовистый конь, бросает на злой камень. Что камню древность рода и спесь людская? Неужели и сердца наши из того камня, которому не разум дан, а одна твердость упрямая? Ведь сказала Сестра Искупителю, в темницу придя: "От меня откажись -- не обидишь, а нож возьми..." И ответил Искупитель: "Не подниму стали на людей, не ведающих, что творят, не пролью крови, ибо все в мире виноваты, и все невинны." Спросила Сестра: "Разве душегубцы, веры не знающие, невинны?" Ответил ей Искупитель: "Истинно говорю: даже если кто дюжину убьет, все равно чист передо мной, если покается. В раскаянии святость, в милосердии спасение." Вошла тут в темницу романская стража, дюжина без одного, и командир их сказал: "Знаем мы, что принесли тебе нож, чтобы убил ты нас, и бежал из-под суда. Вместе будете побиты камнями, и ты, и сестра твоя названная." И взмолилась тогда Сестра Искупителю: "Убей их, ведь все равно чист будешь, а меня спасешь!" Ответил ей Искупитель: "В милосердии спасение, Сестра, сколько же повторять тебе это, неразумная! Неужели простого слова мало?" Поднял руку с ножом дареным, и..." Дальше лист газетный кончался. Нет, конечно, знал я, чем у Сестры все с Искупителем кончилось. Кто ж этого не знает? И все равно жаль, уж очень лихо Жерар излагал. А уж какую мораль он из всем известной притчи выведет -- ни один умник не догадается. Попросить, что ли, еще селедочки по-фински? Или лучше газету целую, к кофе османскому? Вон аристократ хлебает напиток драгоценный, да газету листает, и дело бы умную газету, вроде "Курант -- Нивс ван дер веек" или "Махт унд Вельт", а то "Мужские игры", большей частью из непристойных картинок, да историй смачных состоящую... К моему столику подошли двое. Я поднял глаза -- и невольно вздрогнул. Офицеры стражи. Один здоровый, морда кирпичом, другой маленький, тощенький, в очках роговых, такому в книжной лавке сидеть, а не с мечом и пулевиком на поясе разгуливать. -- Господин, вы не будете так любезны, -- девушка выпорхнула из-за спин стражников, заулыбалась вся, -- весь зал полон, разделите вечер с доблестными стражами... -- Буду рад, -- сказал я. Запал у меня еще не прошел, и лицо не дрогнуло. Офицеры поблагодарили, присели на другую сторону стола, девица начала им прелести кухни расписывать, особо рекомендуя рябчиков в имбирном тесте. Я глаза в газету опустил. Да ничего. Какая разница. Кто во мне каторжника Ильмара узнает? Ковырял я лосося, запивал молодым вином, что девушка исправно в бокал подливала, только не шла еда в горло. Никак не шла. Офицеры свой заказ сделали, заговорили вполголоса. Вроде и дела им до меня нет... только один раз здоровый этот и глянул... а по спине холод пробежал. Нехороший взгляд. Слишком уж равнодушный. Сестра, сохрани дурака для покаяния! Хозяин ресторана снова мелькнул, к столику подошел, мне улыбнулся мимолетно -- я для него ничего не значил, офицерам руки пожал. -- Проголодались, господин Арнольд? -- спросил он того, что покрепче. -- Да, как собака... -- буркнул офицер на плохом романском. -- Говорят, облава была в городе? -- Да. Не очень-то он разговорчив... и тут морозец, что по спине бегал, пургой обернулся. Арнольд? Офицер стражи? С акцентом германским? -- Схватили душегубцев? -- любопытствовал хозяин дальше. Видно, титулами они равны были. Похожи, как копье на зубочистку, хозяин весь изнеженный, субтильный, точно Давид, а с Арнольда будто Голиафа ваяли, один смех на них смотреть рядом со скульптурами. А все одно -- титулом равны, нам не чета... -- Не душегубца ловили, -- встрял очкарик, чуть пренебрежительно, видно он еще родовитее был. -- Ильмар-каторжник в городе объявился. Все побережье в постах, а он, зараза, к нам добрался... -- Тот, что принца похитил? -- воскликнул хозяин. Вот уже как все повернули! Я сообразил, что жую кусок лосося вторую минуту, торопливо проглотил, сам подлил себе вина. Вопросительно глянул на стражников, улыбнулся подобострастно. Им вина еще не принесли, и очкарик без ложной гордости согласился. Плеснул себе и Арнольду, залпом выдул. Хозяин возмущенно завертел головой, отыскивая прислугу. Две девушки уже тащили и вино, и закуску... вот как завертелись перед аристократами... Арнольд не пил. Крутил бокал в пальцах, смотрел на очкарика с таким неодобрением, что только дурак бы не заметил. Очкарик не заметил. -- Того, того, -- подтвердил он. -- К старым дружкам наведался. А те и нашим, и вашим, и доложили, и уйти позволили. Ничего, дружки на допросе, город в тройном кольце, войска подняты. Никуда теперь ему не деться. Сестра-Покровительница... -- Маркиз, не стоит это говорить, -- сказал Арнольд. Прибавил по-германски: -- Я позволю себе предложить вам сменить бокал и попробовать розовое токайское... Я лениво повернулся к суетящимся девушкам: -- Кофе. И османскую медовую сигару. Они растерянно переглянулись. Хозяин пришел им на помощь: -- Увы, любезный, сегодня медовых сигар предложить не можем. Есть вест-индские, есть османские с коноплей... Конечно, медовых не предложат. Таких просто на свете нет. Всем своим видом я изобразил возмущение. Потом сказал: -- В моем плаще, во внутреннем кармане... Нет, принесите плащ, я сам достану. Один взгляд хозяина -- и девица двинулась к входу. Арнольд крутил в руках бокал -- вот-вот резной хрусталь треснет. Он, наверное, как и я, не верил в случайные совпадения. Вот и не решался устраивать проверку в ресторане, на глазах аристократов. Сам, видно, из молодых выскочек, знает, как рада будет знать его оплошности. Я ждал, проглядывая газету, но уже не различая букв. Напряжение, возникшее между нами, наконец-то коснулось и тупого очкарика, и гостеприимного хозяина. Только они еще не поняли, в чем дело. Девушка вернулась, с плащом на железном подносе. Смешно. Плащ полупросохший, в собственном соку. -- Медовые сигары должны быть в каждом уважаемом заведении! -- скандальным голосом произнес я, потянувшись к плащу. Взгляд Арнольда скользнул по серой ткани. Видимо это был последний штрих моего портрета, которого ему не хватало для полной уверенности. -- Не двигайся, Ильмар-вор! -- со своим жутким акцентом рявкнул он. Поздно. Ударом ноги я опрокинул на стражников стол -- за секунду до того, как Арнольд собрался сделать то же самое. Вырвал из кармана плаща пулевик многозарядный -- эх, Нико, перемудрил ты самого себя, недооценил стражу, корчиться тебе на старости лет под кнутом палача... -- Всем лечь! -- завопил я, одной рукой курок взводя, как аристократы делают. Получилось -- щелкнула железка, отходя, и Арнольд замер, на ствол глядя. -- Всем ложиться! Я душегуб, счета не знаю! Посетители за столиками сразу лицами в пол уткнулись, и аристократы, и бюргеры, и стражники, которых в зале было чуть ли не с десяток. Видно, все понимали, что такое пулевик многозарядный в злых руках. И если бы офицер-очкарик геройствовать не стал, так бы я и вышел из ресторана, задом пятясь, сто человек враз напугав. -- Ильмар! -- радостно взвизгнул придавленный столом очкарик. Ему уже аудиенция в Доме виделась, награды, слава, титул новый. Пулевик у него был попроще моего, не многозарядный, а двуствольный. Зато орудовал он им ловчее. Как я ствол увидел, так сразу на спуск и нажал. В молодости доводилось мне стрелять из армейского ружья, кремневого, но то совсем другая стать. И палит с заминкой, и отдача другая, и спуск легче. Грохнул выстрел на весь зал, вспухло облако вонючего черного дыма, а пуля между Арнольдом и очкариком в пол ушла. Арнольд вмиг скользнул вбок, а очкарик не испугался. Отвага у него была, глупая, но крепкая. Я уже бежал, прыгал между статуями. Пуля меня минула, угодила прямо в несчастного Голиафа, аккурат в его могучую мужскую стать, раскрошившуюся в белый песок. От грохота и ударившей в лицо пыли я дернулся неуклюже, упал, снова лицом к страже развернувшись. Пулевик к руке будто прирос, а что с ним дальше делать, я и забыл. -- Держи вора! -- вопил радостно очкарик. А хозяин ресторана, вот уж чего не ожидал, тоже решил геройствовать. Только не меня ловить -- тут он свои шансы хорошо понимал, а спасти несчастные скульптуры. Бросился к Давиду, припал, на лице решимость вперемешку с напрягом отразились, даже сам похож стал на каменного юнца.