Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

Тогда Страну Чудес только открыли. Владетель визитом не удостоил, а вот несколько младших принцев туда ездили... Маркус две недели на острове был. Никогда не видел паренька таким радостным. -- Что там хорошо? Развлечения всякие... -- Ну, не только... да ты и учти, сколько тебе лет, а сколько ему. Маркусу тогда десять исполнилось. После возвращения сиял мальчик так, словно его Владетель полноправным наследником признал. -- Глупо... -- сказал я. -- Все равно -- глупо. Миракулюс -- место особое, под прямой властью Дома, Стража там за порядком строго следит... -- Это так. Только кроме Страны Чудес нет в Европе другого места, которое Маркус знает досконально. Я молчал, глядя в огонь. Не слишком мне улыбалось такое дело -- вместо того, чтобы самому прятаться, искать Маркуса, и отдавать его Страже. Может и впрямь, конечно, снимут после того с меня обвинения, простят, а то еще и титул подтвердят... -- Да что я все о каторжниках, да о принцах-ренегатах! -- вдруг шумно возмутился старик. -- Рядом с таким интересным человеком сижу, а слушать не желаю. Расскажи лучше, какие диковинки видел в Вест-Индии? Лучше бы я сказал, что ходили мы в азиатские земли. О них не понаслышке знаю. Но теперь делать нечего... -- Вест-Индия -- страна большая, вся населена дикарями, кроме наших да руссийских поселений, -- мрачно сказал я. -- Дикари те, в большинстве своем, поклоняются лживым богам, цивилизации не знают, не понимают цены железа и не способны его обрабатывать. Торговать с ними хорошо стеклом... -- А какие у них есть чудеса? Почему-то мне не хотелось повторять те истории, что я плел в тавернах накануне. Лекарь -- человек мудрый, и книги у него на полках не только для вида стоят. Может и об Вест-Индии он слышал немало, и меня сейчас пытает для проверки. -- Да много ли простому моряку удается увидеть? -- вздохнул я. -- В Бостоне ходили в увольнительную, так город почти как европейский. Краснокожие встречаются, но и то, куда больше на людей походят, чем черные или желтокожие. -- Это верно, верно... -- вздохнул старик. -- Ладно, Марсель-моряк, не буду я тебя расспрашивать. Ты человек неприхотливый, ночуй здесь, у камина. Вот, плед тебе оставлю, подушку. Отдыхай. А я в свою спальню пойду, дверь от греха запру, да и лягу тоже... -- Не причиню я тебя зла, Жан-лекарь... -- Знаю. За свой век уж научился в людях разбираться. А дверь все же прикрою. Не уйдешь ночью с моими вещичками? -- Не уйду, Сестрой клянусь. -- Тоже верю. И без вещичек не уходи, вымокнешь зазря. Старик поднялся, и пошел к двери в ту комнату, куда я не заходил. -- Скажи, барон, а почему ты меня в курятник посылал? -- спросил я вслед. -- Ведь не потому, что сил нет из дома выйти. -- Не потому, -- буркнул дед. -- Решал я, что с тобой делать. Впустить, прогнать, или картечью угостить. -- И чем же я угодил? Неужели так удачно курицу выбрал? Старик постоял у двери, прежде чем ответить: -- Да нет... Марсель. Не потому. Было мне что-то вроде знака... Пустое. Спи. Дверь он захлопнул с неожиданной силой, и сразу же с грохотом задвинул засов. Все-таки опасается, значит не совсем из ума выжил, а только наполовину. Я походил по комнате, поглядел в окно -- тьма кромешная, дождь хлещет, иногда гром вдали бормочет. Знак... Какой еще знак? Мой взгляд упал на пулевик. Старик оставил его в комнате... надо же. Я подошел и взял оружие. Знакомая штучка, такие у многих офицеров были, когда я в армию нанимался. И солдат учили, как с ней обращаться, на случай, если убьют в бою стрелка. Пулевик старый, но верный, бьет далеко и точно. Осечки только часто дает. Вот как этот, например. Курок у него спущен, а искра почему-то порох не подожгла. Счастлив я, наверное. С двух метров мне бы картечью голову снесло начисто. -- Ах ты сволочь... -- прошептал я. -- А еще лекарь... змея старая... У меня задрожали руки. Значит, знак свыше? Да нет, не знак, кремень стерся, отсырел порох, вот и все. Первой мыслью было прихватить у негодяя все вещички поценнее, да и уйти в ночь. А то еще и подпалить дом изнутри. Потом я опомнился. Нет, старый лекарь смерти не заслужил. Я на его месте, наверное, взвел бы курок повторно, и уж точно не пустил бы чужака в дом. Припер я аккуратно дверь в спальню стулом, чтобы без шума и заминки нельзя было выйти, затушил лампу, разулся, лег у камина, в плед завернувшись. На душе было гнусно. В одном старик прав -- нет и не будет нигде спасения каторжнику Ильмару Скользкому. Пока Дом ищет младшего принца Маркуса -- не будет. Значит, путь мне лежит на остров Капри, в Миракулюс, Страну Чудес, построенную для увеселения детей и взрослых высочайшим повелением Дома, в место развлечений и забав. Не понимаю я, как на маленьком острове, полном народа, может укрыться мальчишка, которого вся страна ищет! Но проверить придется. Нет иного выхода. Не хочу я убегать в чужие страны, не смогу я жить в обличье бюргера, не дана мне такая святая вера, как у Рууда, паладина покойного. Значит один путь -- найти Марка, и лично сдать его Дому. Владетель суров, но справедлив, это никто не оспорит. Что я ему -- мелочь досадная. Простит -- так только больше народом любим будет. А тайн никаких я все равно не знаю, могут меня магнетизму подвергать, могут на дыбу вздернуть -- нечего мне сказать, нечего... Уснул я под шепот дождя, под треск углей в камине, в тепле и уюте. Но снился мне холод и снег, снилась бесконечная ледяная пустыня, по которой я бреду во тьме. Долго брел, ног не чуя, бездумно, но зная, что надо идти. А потом выступила из темноты женщина со светлым ликом, тьму вокруг раздвигая. Рухнул я на колени, глаз поднять не смея. И главное, понимал, что это сон, и такие сны посылают свыше. Но Сестра ничего не сказала. А когда я протянул руку, и коснулся ее -- только холод почувствовал. Ледяной, смертный... И какая польза в таких снах? Даже если был это знак, то не для моего скудного ума. Полежал я в темноте, таращась на последние искорки огня в камине, и уснул снова. Может что хорошее приснится? Но больше в ту ночь мне ничего не снилось.
Глава вторая, в которой меня дважды узнают, но оба раза ничего страшного не происходит.
Встал я раньше старика Жана. Убрал стул от двери, нечего ему знать о моих страхах. Постоял у окна. Кончился дождь, отплакала Сестра по людским грехам. Светило солнце, на траве искрилась роса. А вот цветы на клумбах поникли, будто признались себе -- осень в права вступает, кончилось их время. У цветов век недолог. Пошел я на кухню, растопил плиту, чайник из бочонка чистой водой наполнил. Пока кипел, сходил на улицу, нашел сортир, после умылся из колодца мутной от дождя водой. Постоял босиком на холодной траве, в небо глядя. Сестра, ну подскажи! Вразуми дурака! Может и впрямь убраться куда на край света? Вот и Нико так советовал, а попробуй, найди лихого человечка хитрее; и барон старый, которому опыта не занимать... Все они умные, один я на свою шею приключений ищу. И нахожу, что характерно! Главное ведь в жизни -- сама жизнь. Любой грех замолить можно, любую беду поправить. Пока живешь -- всегда найдется место и радости, и надежде, и любви. А кто умер -- он уже проиграл. Даже если был святым паладином. -- Хороша погода. Я оглянулся -- барон-лекарь стоял в дверях, кутаясь в халат. -- Хороша, -- признал я. -- Только осенью запахло. -- Пора уж. -- Пора. Старик вздохнул: -- Пошли, перекусишь перед дорогой. Тебе ведь путь дальний, так? -- Знать бы, какой дальний... -- я вошел в дом... Мы молча позавтракали остатками вчерашней курицы, сыром, выпили по чашке кофе. -- Деньги-то у тебя есть, моряк? -- спросил барон. -- Есть. -- Оружие, оборониться если что? -- Найду. Он кивнул, снял со шкафа плетеную корзинку: -- Выйду, яички свежие соберу... Я вышел вместе с ним. Поколебавшись, протянул руку, мы обменялись рукопожатием. -- Какой тебе прок, старик? -- В чем? Не понимаю. -- Да все ты понимаешь... Бывший лекарь Дома вздохнул: -- Я, моряк, жизнь провел, высокородным в такие места заглядывая, где аристократ от крестьянина не отличается. Служил верой и правдой. Получил в награду титул глупый... малое содержание, и повеление жить вдали от городов. Чтобы меньше болтал, значит. Ничего, жив и ладно. Зато могу теперь поступать так, как мне хочется, ни на кого не оглядываться. Мало кого могу вспомнить добрым словом... а вот принц Маркус -- славный мальчик. Не хочу я, чтобы с ним беда случилась... Удачи тебе, Марсель-моряк. -- Ладно уж, Жан-лекарь... -- Хорошо. Удачи тебе, Ильмар-вор. Если не зря тебя Скользким прозвали, то и сам выпутаешься из беды, и другим горя не принесешь. -- Как же ты меня узнал, старик? -- Глаза надо иметь, Ильмар... Знаешь, чем я двадцать лет при Доме занимался? Физиономии дамам улучшал. Шрамы бретерам убирал. Так лица правил, что родная мать не узнает. Может, кто смотрит на портрет, да видит все по отдельности -- губы, глаза, нос, скулы. А я не так... мне надо настоящее лицо человеческое видеть, все наносное отбросить, понять, где и что править. Так что не бойся. Вряд ли кто еще по газетным портретам тебя узнает. -- Старик, а ведь, наверное, это и правда знак свыше? То, что я к тебе забрел, что ты меня не застрелил, что совет дал... -- Это не знак. Если бы принц Маркус ко мне забрел, если бы я ему совет дал -- то было бы чудом. А так -- случайность. -- Удачи тебе, барон. -- А тебе дороги легкой. Кивнул я старику, и зашагал к дороге. Знак -- не знак. Удача -- случайность.