Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

"Ежовые рукавицы", "Ханское седло", "Полезай в кузов", "Березка"... Марк вздрогнул. Мне тоже стало не по себе. Впрочем, я и назвал Руссию ради того, чтобы Хелен было что отвергать. -- Все. Убедила. Можешь детали не уточнять. Тогда остаются Колонии. -- А вот это дело, -- кивнула Хелен. -- Какие? Вест-Индия, Амазония, Индия? -- Не знаю. Это надо решить. Там я нигде не был. -- Главная проблема не в том будет, как добраться до портового города, -- размышляла Хелен. -- На корабль сесть -- вот в чем беда. Прервать все сообщения Дом не мог, это уж совсем крайнее дело. Но проверки в портах должны быть такие... грим тут не спасет. -- Жаль, план„ры через океан не летают. Хелен горько рассмеялась. -- Значит, добираемся до ближайшего порта, -- решил я. -- Нет, не до ближайшего, конечно. Полагаю, нас устроит вполне Марсель или Нант. Галльцы -- народ ленивый... и жадный. Может и обманем Стражу. -- И все? -- возмутилась Хелен. -- Ты считаешь, что мы все обсудили? Ильмар! -- Во-первых, обсуждать особо нечего. Мы пока не знаем, что Дом предпримет. Какие введут проверки, насколько поиски усилятся. Во-вторых... лучше мы надолго загадывать не будем. -- Почему? -- Если кто-то из нас... ну, исключая Маркуса... попадет в руки Стражи -- остальные должны уходить. И лучше, чтобы пленный не знал точно, куда. Знаешь, какие у нас искусники водятся? "Сибирский валенок", "Березка", -- это, наверное, страшно. А вот "Белая роза, красная роза"? Или "Венецианский гриль"? "Раскаянье", "Любовь и кровь"? Простое Иксионово колесо?.. Луиза сложила руки лодочкой и принялась молиться. -- Ты что... все это пережил? -- растерянно спросила Хелен. -- Господь миловал. Трех таких пыток не пережить! А говорить начинают на первой, уж можешь поверить. Когда меня на Печальные Острова отправили... я все сказал, ну, почти все. После "Раскаянья". А ведь даже тело не увечат, следов нет. Только боль -- такая, что перед глазами все красно... -- Мир жесток, -- тихо сказал Марк. -- Ильмар, я вот слышал про все эти пытки... в Версале. Только не знаю, что это такое. -- Лучше тебе и не узнать, -- я обнял Марка за плечи. -- Сам будешь молить, чтобы позволили Слово сказать, да Святую Книгу вернуть... -- Нет! -- возмущенно крикнул Марк. -- Да. Ты не знаешь, что такое настоящая боль. Наступила тишина. Напряженная, тягучая. Кто тут знал про боль, про пытки, про унижения? Только я. Даже хваленая закалка летунов, которой их еще в училище подвергают... все это ерунда. Одно дело, когда сам идешь, знаешь, что будут твою храбрость испытывать, к боли приучать... Совсем другое -- сидеть в каменном узилище, и никакого просвета, никакой надежды... -- Я боюсь, -- сказал Марк. -- Если Владетель... узнает Истинное Слово... Мы молчали, боясь вспугнуть этот всплеск откровенности. -- Однажды я с ним разговаривал, -- глядя в пол, произнес Марк. -- Года три назад, не больше. Тогда Владетель сказал... что я был бы хорошим принцем. Настоящим. Если бы еще немного жесткости взял в себя, а не мягкость... как у мамы. Я не считал его ни слишком мягким, ни недостаточно жестким. Но откуда мне знать мерки Дома? -- Я даже старался, потом. Только не в этом дело. Тогда... Владетель показал мне Слово. Свое. Вынул кинжал... тот, который теперь у тебя, Ильмар. Подарил мне. А потом вдруг взял меня... Марк замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я его понимал. -- Взял меня за воротник, приподнял, и сказал: "Если бы мое Слово было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя, мальчик." -- Достаточно неприятно, -- осторожно сказал я. -- Да не очень, -- ответил Марк. -- Он меня на секунду приподнял. Владетель... он же слабый, если честно. Мальчик улыбнулся. Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, не буду их поднимать за шкирку, раз такие реакции! -- А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и... -- Понятно, -- сказал я. -- Хорошо, Марк. Я тебя понял. Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало. Казалось бы -- наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лап преторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и уныло. -- Церковь того же боится. Так, Ильмар? -- спросила Хелен. -- Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочет прикончить Маркуса вместе с его Словом, а кто -- употребить Слово по своему разумению. -- И кто хочет меня убить? -- резко спросил Марк. -- Я не знал, Ильмар! Правда, не знал. -- Слуги Искупителя, -- через силу сказал я. Посмотрел на Луизу -- та кивнула, сказала: -- Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-то больше Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к нему по-разному обращаться? А когда ушла от мира... Каждый сам решает, через кого мольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от Бога пришедшая, или правда, к Богу обращенная... добрая твердость, или строгая мягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное. Не зря же Господь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только... служить Искупителю труднее оказалось. Все время к добру призывать, добро требовать, из неразумных людей добро выбивать... разве выдержит слабая душа? Отсюда и костры, и походы столбовые... Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали, глядя на нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял -- Хелен давным-давно, Марк позже, я только-только, что собой представляет настоятельница Луиза, бывшая баронесса. Не блистала она умом, если честно говорить. И слышать от нее что-то необычное, и на первый взгляд правильное, было странно. -- Я глупость сказала? -- вполголоса поинтересовалась Луиза. Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с поля боя. -- Нет, -- таким же шепотом ответила Хелен. -- Вот именно, что нет... Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я не вынесу! Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь отвернулась от нас. -- Вот как... оказывается... внимание завоевывать. В кои веки что-то умное сказать? Ни я, ни Хелен, не решились ответить. Вместо нас это сделал Марк: -- У тебя вполне получилось. Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную ссору, или в истерику, стих. Луиза вздохнула: -- Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют, Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть навсегда... оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во Сестре... Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь. Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира -- не стоит. -- Ты права, сестра, -- сказала Хелен. -- Но что же нам делать? Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться? -- Иного выхода нет, -- твердо ответила Луиза. Мне показалось, что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала. Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча, потом Марк завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справится... да и все равно, проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться. Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почти мгновенно заснул. Луиза осталась сидеть -- прямая, строгая, напряженная. Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница? ...Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иного сна будет. На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже с хорошими рессорами -- кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Только укачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны о доме -- лучшая отрада для путника. Но мне снился кошмар. Снился мне ад. Ледяная пустыня -- без конца, без края. Небо -- темное, ни звезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила. А передо мной -- столб. Деревянный столб, покрытый иголочками изморози. И человек на нем -- привязанный, прикрученный, с руками за спиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята -- будто пытался в последний раз в небо взглянуть. В пустое, серое, выцветшее небо... Я взвыл, закричал -- от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза выдрать -- чтобы не видеть, не сметь видеть... И проснулся. Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому, что я поднял голову. -- Проснулся, Ильмар? У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Марка, во сне уткнувшегося мне в грудь, сел. -- Кошмар? -- догадалась Луиза. За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков... Весь день проспал... надо же... И в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моем сне. -- Свет зажги... -- выдавил я. -- Свет... Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула по полочке, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре. Может, я по-прежнему сплю? Я глянул на Марка -- тот проснулся от моих движений.