Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

Скрипели койки, порой прогибалась под чьими-то шагами палуба, стучали в борта волны. Суденышко маленькое, для быстрого тюремного клипера полного этапа не набрали. Потому и плыли так долго. Я лежал, кутаясь в куртку, иногда машинально разминая пальцы -- словно собирался немного поколдовать над замком. Тьма была кромешная -- огонек паршивого фитиля давно дотлел, а иллюминаторов нам не положено. Спать бы и спать... вот только нельзя. Или мне начала по ночам мерещиться всякая чушь, или... Вот! Нет, не показалось! Я услышал, как надо мной едва-едва слышно звякнул металл. И пусть другие посчитают, что это гремит бронзовая цепь -- уж я-то знаю, какие звуки издает замок, когда в нем пытаются ковыряться куском стали. Весь расслабившись, я лежал, и мысленно шептал благодарения Сестре-Покровительнице. Не оставила в беде глупого братца, не загнала под землю на семь нескончаемых лет! Сестра, как вернусь на Солнечный берег -- приду в храм, упаду в ноги, ступни мраморные целовать буду, пять монет на алтарь положу -- хоть и знаю, ни к чему ей деньги, все в карман священника попадет. Спасибо, Сестра, послала удачу мне, неумелому! Ай да мальчишка! Пронес, пронес на корабль с этапом железо! И где только прятал -- досмотрщик ведь был умелый, в такие места заглядывал, что и вспомнить противно. А все равно -- пронес! Целую неделю я трюм проверял, нет ли подарочка от прежнего этапа, нет ли случайного гвоздя в досках, за всеми приглядывал -- только на пацана внимания не обращал. Не знал, в ком моя удача! Да и кто бы знал? Мальчишка как мальчишка, едва вошел в возраст, чтобы по эдикту "Об искоренении младенческого злодейства" на каторгу загреметь. То ли карманы кому-то важному обчистил, то ли в дом залез -- молчаливый оказался паренек, сам ничего не рассказывал, а расспросы я первым делом пресек -- не положено! Может проглотил железяку загодя? Нет, не мог, первые три дня я глаз не спускал с параши, все следил, не роется ли кто в своем дерьме. Значит и впрямь -- Сестра удачу послала. Кто-то вскрикнул сквозь сон, может шахту представил, может свои же делишки вспомнил, и звяканье надо мной стихло. Ничего, дружок, ничего. Теперь дождусь. ...И все-таки -- как он пронес с собой железо? Порода -- вот что меня должно было насторожить. Чувствовалась в мальчишке порода, лицо тонкое, черты правильные, взгляд упрямый, твердый. Такие по базарам не промышляют. Чей-то незаконный сынок, наверное. Кто-то его на каторгу отправил, а кто-то и помог. Дал на карман Шутнику, тот и забыл про уставы, пронес отмычку, вложил мальчишке в руку. Только так, а не иначе. Тишина давно уже устоялась, а пацан все таился. Наконец -- скрипнуло железо. И в тот же миг я соскочил с койки, беззвучно, цепь рукой зажимая, чтоб не гремела. Но мальчишка услышал. Дернулся, но поздно -- схватил я его за руку, лежащую на замке, прижал, прошептал вполголоса: -- Тихо, дурак! Он замер. А мои пальцы разжали ладонь, проверили -- ничего. Я осторожно выпустил цепь, и уже двумя руками провел по узкой койке, все надеясь, что пальцы почувствуют холод металла. Ничего! Я ощупал замок, обыскал нары -- и под мальчишкой пошарил рукой, и вокруг, потом его самого ощупал -- спал он, как все, в одежде, и мог, чем черт не шутит, спрятать отмычку в карман или за пазуху. Пусто. -- Что вы делаете! -- тихо возмутился мальчишка. И вот это он сделал зря. Если бы за собой не чувствовал вины, и заподозрил плохое, то стал бы сейчас кричать. Раз таится... -- Уберите лапы! Я кричать буду! Поздно, поздно. Сообразил, что неправильно себя ведет, но поздно... Я стоял, держа мальчика за руки и лихорадочно соображая. Он пока не дергался, ждал. И вот когда я почти уж уверился, что перетрусивший пацан сглотнул отмычку, и ничего теперь не поделать -- не вспарывать же ему живот, как волку из сказки, и не сажать на парашу -- утром к островам подойдем, ничего он уже не высидит... -- тут-то Сестра-Покровительница вновь на меня посмотрела. Головой покачала, глядя как я, недотепа, в руках ответ держу, а ничего не понимаю, вздохнула, да и послала просветление. Я от волнения руки мальчишке сдавил. Потом перехватывать начал -- правой рукой его левую взял, левой правую, и наоборот. Мальчишка молчал -- видно все понял. -- Не будешь ты кричать дружок, -- прошептал я. -- Никак не будешь. Даже если пальцы тебе сломаю, промолчишь. Только ты не бойся, малыш, все теперь путем, мы теперь друзья лучшие... Правая ладонь у пацана была холодной! Просто ледяной! Вот и весь ответ. -- А сделаем мы вот что, -- шептал я, лихорадочно вспоминая, как мальчишку зовут. В первый день он назвался, но не до того было, порядок пришлось в трюме ставить, а потом все его только пацаном и окликали. -- А сделаем мы, Марк, вот что -- сядем рядышком и поговорим. Тихонько и по-дружески... -- Не о чем мне с вами говорить! -- огрызнулся Марк, когда я сгреб его с полки, и опустил на свою, нижнюю. Вокруг все тихо оставалось, а если кто и услышал, то подумал, верно, худое. Пускай думают, мне с ними за вагонеткой не идти. Теперь я уверен! -- Есть о чем, Марк, -- прошептал я мальчишке на ухо. -- Есть. Ты Слово знаешь! Он чуть дернулся, но я держал крепко. -- Нет, ты не спеши, -- продолжал уговаривать я пацана. -- Подумай. Ты вторую ночь замок ковыряешь, ничего сделать не можешь. А завтра -- порт. А потом -- рудник. Там с тебя цепи и так снимут, не думай. Из рудника выход один, и замков там нет -- там стражники караулят. Я знаю, я бывал. Так что упустишь шанс -- не поможет и Слово! Мальчишка притих. -- Ну а снял бы замок? -- я тихонько засмеялся. -- Что дальше? Думаешь я не могу свой открыть? Потрогай! Я заставил его взяться за дужку замка, сам быстро нашарил в кармане припасенную на крайний случай щепку -- прочную, хорошую, еле отодрал от койки, -- и провернул механизм. Замок тихонько щелкнул, отпираясь. -- Понял? -- Почему тогда... -- Почему я здесь? А куда мне податься? Положим, с засовом тоже справлюсь, не велик труд. Дальше что? За борт прыгать? -- Шлюпка... -- Да, да, в шлюпке за сотни миль плыть. Умница. Хочешь -- сейчас тебя выпущу? Беги... Только железяку свою мне отдай... кстати, что там у тебя? Марк сделал вид, что вопроса не услышал. Или вправду задумался? -- Тогда что делать? -- Порта дождаться. Поведут на канате, дело обычное. Ну и... в общем, можно уйти. -- Как? Мальчишка от волнения заговорил громче, и я зажал ему рот. -- Тихо! Как -- не твоя забота. Главное, что вот тогда-то как раз металл нужен, щепкой я только такую ерунду открыть смогу. А придется отпирать хороший, большой замок. Быстро отпирать придется! -- Ножом -- сможете? -- У тебя нож? Да... наверное. Покажи! Я сказал и прикусил язык, слишком уж резкой была просьба. И громкой. Но Марк решился. Что-то прошептал -- одними губами, я ничего не расслышал. И протянул мне руку. Ладонь была холодной, словно мальчик несколько минут подержал ее на льду. С замиранием сердца я осознал, рядом со мной и впрямь -- знающий Слово! А вот сталь -- теплая, согретая рукой. Не зря говорят -- Слово лишь живое морозит. -- Осторожно, острый! -- запоздало предупредил Марк. Зализывая палец, я ощупал нож другой рукой. Короткий и узкий обоюдоострый кинжал. Рукоять из кости, резная. Видимо, хорошая сталь -- раз пацан не сломал острие и не зазубрил кромку лезвия, неумело ковыряясь в замке. -- Годится, -- сказал я. -- Дай-ка... Конечно, он не дал. Конечно, я на это и не рассчитывал. Еще секунду я держал лезвие, потом оно исчезло. Растворилось под пальцами, и я схватил воздух. -- Тебе все равно предстоит мне довериться, -- предупредил я. -- Тогда объясните. Выхода не было. -- Слушай, повторять не буду. Нас поведут на канате... Минут через десять я ему все втолковал, не забыв несколько раз напомнить, что нож все-таки придется мне дать. Мальчишка молчал, но у меня сложилось ощущение, что он согласен. -- Значит -- поладили? -- спросил я для верности. -- Да. Правильно. Куда же ему деваться? Не дурак, понимает, что в лабиринтах старых шахт, куда напиханы тысячи каторжников, ничего хорошего ему не светит. -- Утром держись рядом. Выведут, будут на канате строить -- станешь за мной. Как придет время, я тебе дам знать. -- Нельзя мне на Острова... -- прошептал мальчик. -- Верно, нельзя. -- Вы не понимаете. Мне с корабля сходить нельзя. -- Почему? -- Я... случайно на этап попал. Вот оно! Старая песня. Все мы тут невинные, верные сыны Искупителя, несчастные братья Сестры. А вокруг нас -- злодеи, душегубцы... -- Меня должны были казнить. Такого я никак не ожидал. Говорил пацан с убежденностью, и сомневаться не приходилось. Только вешают-то не зря, судьи может и сволочи, но они лучше душегуба на каторгу упекут, в рудниках ковыряться, чем без толку веревку потратят. Если крайностей не брать, то казнят лишь таких злодеев, которых все равно попутчики-каторжники на части разорвут. Ну, если кто убьет женщину, что ребенка носит -- это понятно, это сама Сестра завещала, когда ее на костер вели. Сонного или беспомощного убить -- тоже грех смертный. Если жертвам обычным счет за двенадцать перевалит -- и тут дело ясное, Искупитель же сказал -- "даже дюжину кто положит, все равно передо мной чист, если чистосердечно раскается", а про вторую дюжину промолчал. Можно, конечно, и перед Домом провиниться -- только какую крайность измыслить мальчишке, чтобы Дом рассердить? На всякий случай я от Марка отодвинулся. Если у паренька с головой не в порядке, то придется стеречься.