Сергей Лукьяненко. "Холодные Берега"

-- Может быть, Ильмар. Четыреста лет прошло, никто из людей уже правды не знает. Но только что в итоге получилось? Вс„ достояние британское -- в Холоде. Ни денег, войскам заплатить, ни оружия -- солдатам раздать. Власть рухнула, резня началась, Британия в крови потонула. Добро это или зло? -- Зло. -- А то, что после этого острова под державную власть вернулись, истинную веру без оговорок приняли? Если бы сейчас в Европе ни единая власть была, если бы отдельные провинции свои законы имели, и настоящие войны вели? Сейчас, когда пулевики в ходу, когда план„ры могут бомбы сбрасывать? Так чему послужило Слово? -- Добру. Наверное -- добру. -- Вот так, брат мой Ильмар. Невозможно слабым человеческим умом постичь, к чему отдельный поступок приведет. Малая капля крови сегодня завтра большой пожар погасит. Я замолчал. Не мне спорить с настоящим священником, искушенным в словесных тонкостях. -- Слово -- тайна огромная, непостижимая, -- задумчиво сказал Рууд. -- Вот представь -- нет Слова! Вообще нет! Что бы стало с миром? Где могли бы хранить дворяне свои ценности -- от разграбления, от воров... да, от воров, брат мой Ильмар... Вместо потаенного Слова, на котором вся графская казна хранится -- сотни людей охраны, трудом не занятые. Вместо того чтобы в Холод налоги спрятать, да и донести без помех до Дома -- целые обозы по дорогам двинутся, значит -- надо эти дороги огромным трудом поднимать, чинить, в порядке держать... Нас как раз тряхнуло, и я рискнул вставить: -- Хорошие дороги -- они и добрым людям полезны. Брат Рууд слегка улыбнулся. -- Не спорю, брат. Пришло время -- построили дороги. Но каким чудом, скажи, удалось бы руссийскому т„мнику Суворову пушки через Альпы перетащить, когда в швейцарской провинции битва состоялась? Каким чудом -- кроме Слова? А как святой брат наш, Самюэл Ван-дер-Пютте, незадолго до той баталии, смог бы из Китая в Европу тайну пороха доставить? Через Руссийское Ханство пронести -- и пулевики, и порох, и книги тайные? Как он смог бы в Китай нефрит и железо доставить, для подкупа? Если бы Дом против Руссийского Ханства без пушек и пулевиков воевал -- жили бы под игом! Все в мире связано, брат. Одним Слово беду несет, другим -- пользу приносит, от беды спасает. -- Слышал я, что в давние годы в Европе порох знали, -- возразил я. -- Потом был утерян секрет, спрятан на Слове, а мастера и убили. Пришлось из китайских земель заново тайну доставлять. -- А если и так? Видишь, Слово все время работает, одно теряется, другое находится. И благо в нем, и зло. Я кивнул. -- Искупитель создал Слово непознаваемым, и в том была великая мудрость. Для стороннего взгляда -- все просто. Сказал человек что-то, потянулся куда-то, с силами собрался -- и достал вещь из Холода. А теперь подумай сам. Мог принц Маркус от цепей освободиться? -- Нет, конечно. Навык нужен. Брат Рууд усмехнулся: -- А если бы он взял цепь, его сковывающую, да и положил на Слово? -- Но... -- я замолчал, пытаясь представить картину. Мальчик касается цепи... прячет в ничто... остается свободным? -- У него сил не хватало? -- Не в том дело. Цепь не ему принадлежала, он сам на цепи был. Вот если вначале снять цепь, власть над ней ощутить -- то пошла бы она в Холод без задержек. Об этом еще святой Фома рассуждал -- над чем мы руками владеем, то и духу подвластно... Ладно, а вот представь, веревка или цепь, один конец свободный, а к другому привязан ослик, или человек прикован. Берет принц Маркус эту веревку-цепь, да и кладет на Слово. Что случится? -- Живое и жившее Слову не подвластно. -- Правильно. А то, что к живому привязано? Уйдут путы в Холод, станет пленник свободным? -- Не знаю. Брат Рууд улыбался. -- Скажи! -- попросил я. -- Скажи, брат! -- А вот это, Ильмар, от того, кто Словом владеет, и оттого, на ком путы, зависит. Может так случится, что исчезнут. А может -- и нет... Хорошо, представь, что берутся за одну вещь два человека, знающих Слово. И каждый вещь на Холод прячет. Кому она будет принадлежать? Я молчал. Все в голове смешалось. Не было никакого ответа на эти вопросы, ничего я не мог сказать. -- А если... Карета вдруг дернулась, начала сворачивать к обочине, останавливаясь. Я глянул в окно. -- Брат Рууд, дозор армейский! -- Не бойся, брат... Дозор был серьезный. Два офицера в надраенных медных кирасах, десяток солдат с короткими копьями и мечами. У одного офицера в руке был двуствольный пулевик. О чем говорят слышно не было, но, похоже, ответы возниц их не удовлетворили. -- Брат Рууд... -- Успокойся, брат, лучше вот о чем подумай. Если подходит человек со Словом к вещи составной. Например -- к нашей карете. Берется за колесо, да и говорит Слово. Одно колесо в Холод уйдет, вся карета, или вообще ничего не случится? А что с нами, в карете сидящими, будет? В Холод не уйти, значит на землю упадем? Или пока мы в карете, нельзя... Дверь открылась. Офицер с пулевиком заглянул внутрь. Почтительно произнес: -- Святые братья... -- Мир тебе, слуга Дома, -- невозмутимо отозвался Рууд. -- Так вот, рассуди, брат, что случится? -- Не знаю, -- сказал я учтиво, голову склоняя. -- На все воля Искупителя и Сестры... Не пересказывать же ему, как Марк в план„р вскочил, чтоб не дать летунье его на Слово взять. -- Святые братья, -- с легким нажимом повторил офицер. Брат Рууд повернулся к нему: -- Мир тебе. Говори. -- Из вольного города Амстердама запрещен выезд, -- сказал офицер. Властно, но под этой напускной твердостью пряталась неуверенность. Наверное, не один экипаж он этой ночью назад завернул, но вот что сейчас делать -- не знал. -- Я знаю, офицер. Только касается ли этот приказ нас? -- В приказе сказано -- всем без исключения... -- Повтори приказ дословно. Офицер кивнул, явно обрадованный предложением. Чуть прикрыл глаза, произнес: -- Именем Искупителя и Сестры, повелением Дома, запрещен для всех без исключения выезд за пределы вольного города Амстердама. Все экипажи, а также отдельных путников, проверять в поисках беглого каторжника Ильмара, после чего заворачивать обратно. Если же каторжник Ильмар, или младший принц Дома Маркус будут замечены, или хоть подозрение в том появится... -- Хорошо, офицер. Так ты полагаешь, что Сестра своим слугам запрещает город покидать? -- В приказе не сказано ни о каких исключениях. -- Как твое имя, офицер? -- Рейнгарт, святой брат. Рууд молча достал бумаги. Протянул офицеру два листа. Тот молча начал читать, беззвучно шевеля губами. Поднял округлившиеся глаза на Рууда. -- Я, святой паладин Сестры, ее волей отменяю приказ в той части, что касается нашего экипажа. По воле епископа Ульбрихта мы, два смиренных брата, следуем в город Брюссель с миссией особой важности. -- Мне запрещено пропускать кого бы то ни было! -- с мукой в голосе воскликнул бедолага Рейнгарт. -- Беру твой проступок на себя, брат, -- безмятежно ответил Рууд. -- Именем Сестры прощаю грех. Он поднял с груди святой столб, прикоснулся к покрывшемуся испариной лбу офицера. -- Нет на тебе греха. Вели освободить дорогу. -- Я должен спросить разрешение у штаба... -- Тебе дано высшее разрешение! -- повысил голос Рууд. -- Уведоми о нем свой штаб. -- Дайте мне слово, что в экипаже нет беглого каторжника Ильмара и принца Маркуса, -- прошептал офицер. Видимо крепкий был приказ, раз офицер осмелился такое требовать от святого паладина. -- Здесь лишь два священника храма Сестры, -- ответил Рууд. -- Все. Иди и не греши. Офицер кивнул. И посмотрел на меня. -- Благословите, святой брат. Тут был какой-то подвох. В глазах Рууда вспыхнула тревога, а офицер ждал. В один миг я вспомнил все благословения, что происходили на моих глазах. И с облегчением произнес: -- Ты уже удостоен напутствия, брат мой. Чистое не сделать чище. Иди с миром. -- Спасибо, братья, -- офицер подался назад. -- Мягкого пути, святой паладин. Мягкого пути, святой миссионер. Он притворил дверь, махнул рукой солдатам. Защелкали кнуты, карета тронулась, выкатилась на дорогу. -- Трубачей нам не хватает, -- сказал я. -- Десятка трубачей, да пары глашатаев. -- О чем ты, Ильмар? -- удивился Рууд. -- И чтобы трубачи всех сзывали, а глашатаи объявляли: "Мы едем в Брюссель, а вовсе не в Рим. Святой паладин -- дело самое обычное. А скромный миссионер в епископской карете -- явление заурядное. Не удивляйтесь, люди добрые. Не обращайте на нас внимания." Брат Рууд молчал. Лицо его медленно шло красными пятнами. -- Ты считаешь, что мы выдаем себя? -- Конечно, брат, -- удивился я. -- На самом-то деле, нам надо было пешком двинуться. Или верхом, но никак не в карете. -- А как же дозоры? Нас со всеми документами едва пропустили... -- Брат Рууд, если дать две-три монеты любому крестьянину -- такими тропками проведет, что ни одного стражника не встретим. -- Это воровские повадки. -- Конечно. Только может стоило их вспомнить, ради святого-то дела? Священник задумался. Приятно было увидеть, что и я способен поучить его уму-разуму. -- В чем-то ты прав, Ильмар. Но заставу мы проехали. Пока сообщат дозорные начальству, пока старшие офицеры к епископу обратятся, пока раздумывать будут -- чисто дело, или нет -- мы уже в Риме окажемся. Лошади и впрямь несли карету во весь опор. Может на таких рысях, с частой сменой, да по хорошим дорогам, и впрямь дней за пять до Рима доберемся -- даже и через Брюссель? -- Я бы все равно предпочел внимания на себя не обращать... Брат Рууд усмехнулся. К нему вновь вернулась уверенность. -- Не бери в голову лишнего, брат.