Сергей Лукьяненко. "Лабиринт Отражений"

Вспоминаю, как Император переламывал о колено спины игроков, как сгорел Падла, как погиб Чингиз. Он не должен пройти свой путь до конца, этот финальный персонаж жестокой игры. Потому что тогда все может вернуться. Вместе с настоящей жизнью в Диптауне появится настоящая смерть.
И когда я решаю, что мне хватает ярости, я иду к дверям дворца.
Вы доказали проверяющим, что не пропагандируете зло и насилие... Да брось, Крейзи, вы доказали, что "Лабиринт" очень прибыльное увеселительное мероприятие... А если однажды Император выйдет за пределы игры и решит рассчитаться со всеми, кто его убивал?
Он ведь уже пошел по бесконечной дороге познания. Он задал главный вопрос. Он перестал подчиняться жесткой программе игры.
И я должен прервать этот путь.
Коридоры пусты.
Я прохожу к лифту знакомой дорогой, нажимаю потайную кнопку. Лифт начинает подниматься.
Для программистов "Лабиринта" я сейчас невидим и неслышим. Но все-таки я нахожу и обрываю все каналы контроля, оставляю на экранах застывшие картинки.
Не хочу зрителей.
Я сделаю то, что надо сделать. Но не устрою из этого шоу.
Тронный зал тоже пуст. И охраны нет... охраны, которую Император ставил во дворце самовольно, вопреки программе. Я достаю револьвер Стрелка. В нем нет никакого смысла - я убью Императора силой Темного Дайвера. Но мне нужен символ.
Я обхожу зал. Заглядываю за серебристый методический трон.
И вижу Императора.
Он сидит, скорчившись, подтянув колени к лицу, обхватив их руками. Совсем в человеческой позе. Была ли она задана изначально? Эта жалкая поза потерянного, замерзающего ребенка? Эта возможность сидеть, укрывшись за троном, не реагируя на очередные группы игроков, на их шумные крики, на долгие выстрелы в упор, на возмущенные возгласы о том, что подобный скучный финал портит все впечатление от интересной игры?
Почему ни одна из трех команд, которые прошли на сотый этап, прежде чем "Лабиринт" был закрыт, не остановилась? Почему они стреляли в упор, стреляли долго, нудно, пока у Императора не кончался его огромный жизненный потенциал?
Или я спрашиваю себя не о том?
Или я боюсь спросить?
Император поднимает голову и смотрит на меня. Я жду. Быть может, он узнает меня. Быть может, его глаза вспыхнут ослепительным пламенем... безвредным для меня пламенем.
И тогда я снова отсеку лишнее.
Он смотрит на меня очень долго. Мне становится не по себе.
Потому что я помню зту позу. И кажется, помню этот взгляд.
- Кто я? - спрашивает Император.
Я сажусь перед ним. Темный Дайвер во мне бормочет что-то о лишних проволочках, о необходимости решать проблемы без колебаний.
Но теперь я вправе не слушать этот голос.
- Почему ты перестал убивать? - спрашиваю я. Он молчит, словно подбирает слова. Слова из своего небогатого запаса, из того, что он слышал от возбужденных, рвущихся в бой игроков, из их перебранок и приказов...
- Не хочу.
- Почему?
Император пытается что-то сказать. И застывает. Может быть, у него просто нет слов, которые могли бы все объяснить. Ему не довелось их слышать.
И тогда он просто улыбается. Смущенно, виновато, растерянно.
Что случилось, когда он вырвался вслед за нами в изнанку Диптауна, в серый, размытый мир информационных потоков? Что он увидел, услышал, понял?
Может быть, только то, что мир не сводится к городу и саду, где он должен убивать и быть убитым?
Это в нас во всех. Ярость и ненависть. Агрессия и страх.
Без этого тоже нельзя - никак.
Но есть что-то еще, и, наверное, это что-то сильнее. Если оживающая программа ломает вбитые в нее инстинкты. Если она не отвечает ударом на удар.
Если программа спрашивает "Кто я?"
Я встаю и беру Императора за руку. Он послушно поднимается, вопросительно смотрит на меня.
Нельзя делать необратимых поступков. Но ими тоже кто-то должен заниматься?
- Сейчас, - говорю я. - Подожди...
Ему это неподвластно. Пока. Еще настанет миг. когда ему станет подвластно все.
Даже время, наверное.
Я толкаю стену дворца, толкаю открытой ладонью, а стена рушится. За ней не императорский сад, за ней - Диптаун. Я делаю шаг, и Император шагает за мной.
Мы стоим на пригорке, и город перед нами - весь как на ладони. Это какой-то парк, один из сотен парков Диптауна.
- Это мир, - говорю я. - Мир - это любовь.
- Это мир, - повторяет Император, и в глазах его появляется свет. Но это совсем другой свет. - Мир - это любовь.
- Вот видишь, как все просто? - говорю я. Улыбаюсь - и делаю шаг в сторону. Пора. Не надо говорить все. - Счастливо! Живи!
- Кто я?
Ему все не дает покоя этот самый главный вопрос. Кто он... А кто я? Мне-то у кого спрашивать?
- Я, кажется, знаю, но ты ищи ответ сам. Так надо!
Бывший Император "Лабиринта" кивает, неуверенно озирается. И делает первый шаг.
- Пока! - говорю я. - Пока! Я пошел! У меня миллион дел... а больше - не бывает!

Сентябрь-декабрь 1998 года,
Москва.
(c) scan parts 2-4 by Seagull, 23-25.04.1999

Лукьяненко Сергей Прозрачные витражи

У меня есть конкретное предложенье - Заменить все стекла на витражи. Чтобы видеть в окне не свое отраженье - А цветные картинки и миражи. В этом деле есть одно осложненье - Слишком много осколков и резаных ран. Но зато фантастическое впечатленье - Будто в каждом окошке цветной экран. Но я вижу, тебя терзают сомненья - Ты и в этой идиллии видишь обман. Что ж, пусть кто-т о из нас испытает прозренье - Когда все миражи превратятся в туман. Константин Арбенин.
Часть первая
000
- В детстве эта игрушка была у меня самой любимой.
Паззл как паззл. Собираешь картинку из сотен кусочков разной формы.
Только этот паззл был прозрачным. Тоненький пластик переливчатых цветов, м утноватый - но, если посмотреть на лампочку, видна раскаленная нить спирали.
Я собирала свой паззл почти полгода.
Я сама!
Он был не для детей, как я теперь понимаю, слишком уж большой. Пять тысяч кусочков прозрачной пластмассы: малиновые и мраморные, лиловые и шоколадные, лазурные и морковные, лимонные и багровые, маренго и мокрая пыль, уголь и кармин. Картинка строилась неохотно, будто ей казалось оскорбительным быть собранной восьмилетней малявкой, упорно копошащейся на полу в детской. Родителям я строго-настрого запретила убираться в комнате - ведь они могли разрушить возникающий под моими руками мир. Мама все равно убиралась, аккуратно обходя паззл, но только когда я была в школе.
А из радужных кусочков постепенно возникала стена. Каменная стена древнего замка, покрытая мхом, с выщербленной известью швов, с неяркой ящерицей, распластавшейся под лучами солнца.
И витражное окно. Полупрозрачное, нереальное, за которым угадывались смутные человеческие тени. Цветное окно, где рыцарь в сверкающих доспехах склонился перед прекрасной дамой в белом платье. Паззл еще не был закончен, но я уже могла часами любоваться рыцарем и его дамой. Меня смущало, что доспехи рыцаря, блистающие и великолепные, оказались чуть помяты, а кое-где - даже запачканы грязью. Меня удивляло лицо дамы - в нем не было восторга, скорее - печаль и жалость. И все-таки я смотрела на паззл, придумывая историю рыцаря и принцессы . (Ведь молодая дама могла быть только принцессой!) Я решила, что рыцарь только что вернулся из одного похода и собирается на другой. Вот откуда вмятины и грязь на доспехах, вот откуда печаль принцессы.
А разноцветные фигурки встава ли на свои, единственно правильные, места. Загорелась радуга над рыцарем и принцессой. Рука рыцаря сжалась на рукояти меча. В светлых (как у меня!) волосах принцессы засверкал самоцветами гребень. Ящерица на стене обзавелась подружкой.
Родители перестали улыбаться над моей борьбой с витражом. Теперь и они любили тихонько постоять, глядя, как прорисовывается цветное окно в серой стене. Наверное, порой они замечали нужные фигурки раньше меня. Но ни разу не подсказывали - так было заведено.
- Я сама!
И настал день, когда я поняла - сегодня паззл будет собран. Осталось еще не меньше полусотни кусочков. Самых сложных, почти неотличимых друг от друга. Но я знала, что сегодня увижу картинку всю, целиком.
Я не обедала и не ужинала. А мама не стала меня ругать, только принесла чай и бутерброды. Я даже не заметила, как их съела.
Кусочек вставал к кусочку. Цветная мозаика сливалась в узор.
И остался последний кусочек - я уже знала, какой. Прозрачный, с тремя выступами. Вовсе не главный, всего лишь прозрачный кусочек между склоненной головой рыцаря и тянущейся к нему рукой принцессы. Я протянула руку, поискала его на ощупь, не отрываясь от картины.
Коробка с фигурками была пуста.
Потом я перевернула комнату вверх дном. Потом я плакала то на руках у отца, то на коленях у мамы. Отец обещал, что напишет письмо в фирму, выпустившую паззл, и мне обязательно пришлют недостающий кусочек. И даже еще один паззл, в компенсацию. Мама перерыла мусорное ведро и вытряхнула пылесос. Хотя и знала, что там ничего нет.
Поздно вечером я вернулась в свою комнату, к почти собранному паззлу. Если не знать, что одного кусочка не хватает, то это было даже незаметно.
Теперь я знала правду. Знала, почему так печально лицо принцессы и почему так безнадежно-устало склонил голову рыцарь. Им никогда не коснуться друг друга. Между ними - пустота.
Я села на корточки, положила ладони на картинку. И повела левую руку - к себе, а правую - от себя.
Стена замка треснула, ящерку разорвало пополам, рыцарь рассыпался сверкающими кусочками доспехов, п ринцесса разлетелась белыми обрывками платья.
Пурпур, ржа, охра, старая медь, беж...
Радуга, цветная метель, крашеный снег...
Когда я впервые увидела дип-программу, то поразилась - как похож ее завораживающий калейдоскоп на старый паззл, рассыпающийся под моими руками.
Но тогда дип-программы еще не было.