Сергей Лукьяненко. "Лабиринт Отражений"

И крошечный язычок ласково лижет его щеку.
- Она отключена, - не дожидаясь вопроса, говорит программист Денис. - Нет ее вовсе! В программе оживление не предусмотрено!
На экране - человек гладит лисичку.
- Выключите, - говорит Томилин. И смотрит на меня.
- Будете третьего... катарсить? - спрашиваю я.
- Имеет смысл? - вопросом на вопрос отвечает Томилин.
Я медлю. Я действительно пытаюсь ответить честно. Хотя бы потому, что, кто бы ни стоял за всей этой жестокой пьесой, какие бы амбиции ни кипели в министерских умах, но для Томилина этот проект - совсем другое. Заслон на пути преступности, сверкающий меч и надежный щит в руках правосудия, настоящие стражи порядка, штампованные супермены глубины.
И ради этой цели он без колебаний подвергнет муке преступников.
Без колебаний... но и без радости.
- Он тоже не станет дайвером, - говорю я, наконец. - Он что-то сделает... я даже не знаю, что именно... Говорите, умирающая женщина в пустом городе? Нет, вряд ли он ее оживит. Скорее - добьет.
- Ее невозможно добить, - почти робко вставляет программист Денис. - В том-то и дело. Этот тип - он маньяк, он обязательно попытается, но...
- Лисичку невозможно было оживить, - напоминаю я.
- Так в чем дело? - уже не спрашивает, а требует Томилин.
- Я знаю только одного дайвера, - говорю я. - Но разве вам непонятно, в чем разница? Это же так просто!
- Свобода, - вдруг говорит Томилин. - Бип.
- Способности дайверов - они все исходят из одного, - киваю я. - Только из одного. Дайверы не терпят несвободы. Потому и могут входить и выходить из глубины - когда захотят. Поэтому видят лазейки в программной защите. Вы кого угодно сможете воспитать в своей тюрьме... людей, которые будут убивать и оживлять программы, к примеру. Но только не дайверов. Потому что дайвер в виртуальной тюрьме - невозможен.
Лабиринт Алый финал 1001.0
Кто я?
Я самая обыкновенная. Девочка компьютерного века. Одна из тех, кто учился буквам по клавиатуре. Одна из тех, кто рвался из дома не на улицу, а в Сеть. Одна из тех, кто никогда не видел своих друзей. Одна из тех, кто привык быть кем угодно - вздорной грубоватой Ксенией, любопытной малолеткой Машей, писателем-детективщиком Романом, хакером Семой, солидной и умной Ольгой... Меня было так много в глубине...
Я самая обыкновенная.
Просто я здесь живу.
А энергичный и умный подполковник Томилин - работает.
Да пусть я никогда не верила в дайверов! Пусть считала их сказкой. Но я же знала, о чем эта сказка: о свободе. О людях, которые не теряют себя в глубине. Не о волшебниках, творящих виртуальные чудеса, а о людях, научившихся жить в Сети.
И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я - гражданка Диптауна.
А уже потом - гражданка России.
- Я самая обыкновенная, - отвечаю я Томилину. - Только я здесь живу. Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите.
Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня... вроде бы, с симпатией.
Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?
- Начистоту... - хмуро спрашивает Томилин. - Вы довольны, что все так кончилось?
- Конечно, - говорю я. - Извините.
- Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной. И не ради самого государства, а ради мирных граждан, понимаете?
- Нет, не понимаю, - честно отвечаю я. - Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у вас не осталось работы?
- Мы? - подполковник интонацией выделяет слово.
И я киваю:
- Мы. Те, кто живет в глубине.
- Это ваш настоящий облик? - неожиданно спрашивает Томилин.
Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:
- Да.
- А у меня - не совсем, - он внезапно улыбается. - Нехорошо получается... Ну, и что вы напишете в отчете?
- Чистую правду, - отвечаю я. - Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено... за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю: это лишь часть программы перевоспитания осужденных.
Томилин кивает.
- Разрешите идти? - спрашиваю я. - Мне надо заняться отчетом.
- Я завтра буду в управлении, - говорит Томилин. - Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю... согласно правилам хорошего тона... мне надо показаться вам в настоящем облике.
Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.
Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?
Интересно, конечно...
- Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра еще сплю, - отвечаю я. - Извините. Конечно, если это приказ...
Томилин качает головой:
- Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.
И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его - настоящего. Не молодого, и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину - не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело.
Мне даже становится его жалко.
Но жалость - это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.
- Всего доброго, - говорю я прежде, чем уйти.
Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубине много памятников: совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур... страшненькое место.
В общем-то, так в глубине заканчивается почти все. Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, на вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.
Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь - нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине. Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?
Памятники - это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.
И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво - оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла - в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками - и полететь вверх, в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть.
Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей обидой, первым визитом в глубину, первым предательством...
- Разрешите?
Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю и чуть сдвигаюсь в сторону.
- Наверное, над нами стоит посмеяться, - говорит Чингиз вполголоса. - Все способности... они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети. По одной лишь команде из МВД.
- А как ты вошел? - спрашиваю я.
- По старинке. С телефонной линии, - Чингиз садится рядом.
- Я вас не сдавала, - говорю я. - За вами следили с самого начала. Просто шум поднимать было невыгодно. Поэтому игнорировали... а когда стало нужно - отключили.
Он кивает. И молчит - хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос.
- А как ты меня нашел? - спрашиваю я. - На мне маркер?
Чингиз качает головой.
- Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников. Дашь глотнуть?
До палатки с бесплатным пивом - несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как не становятся дайверами.
- Спасибо, - говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. - Спасибо. Я верил, что ты все-таки на нашей стороне.
- При чем тут я? Я же ничего не делала.
- Делала, - уверенно отвечает Чингиз. - Ты не хотела, чтобы у них получилось. Может быть, единственная из всех, кто наблюдал за экспериментом, - не хотела.
- Ну и что? Мало ли чего я не хочу.
- Глубина - это больше, чем принято думать, - убежденно говорит Чингиз. - Это не только среда обитания. Это что-то еще. Мы - частички глубины. Она становится такой, какой мы хотим ее видеть. Если бы все хотели заполнить улицы штампованными дайверами - это бы случилось. Но надо было, обязательно надо было, чтобы кто-то из следящих за экспериментом не желал успеха этой затее.
Смешной он. Взрослый ведь человек...
- Ну, хорошо, пускай это все моя заслуга, - соглашаюсь я. - Уговорил.
Чингиз улыбается и возвращает мне пиво.
- Твой приятель, Стеков, он и впрямь отправился в тюрьму худеть? - спрашиваю я.
- Бог его знает, - Чингиз пожимает плечами. - Я не всегда понимаю, когда он серьезен. Он и сам, наверное, не всегда это понимает... Карина?
- Да? - все еще глядя в небо, отвечаю я.
- Из меня никудышный ухажер, - самокритично признает Чингиз.
Не сомневаюсь. На него, небось, еще со школы девицы пачками вешались.